Соперник Цезаря

Кого еще может взять в союзники Цезарь, кроме меня? И кто может помочь мне? Мне — никто. Никто из знаменитых и именитых. Но я делаю вид, что нуждаюсь в них. Пусть верят, что я от них зависим. Чего хочет Цезарь? Он просит Галлию еще на пять лет — этот вопрос уже обсуждался в сенате, и сенат обещал — после очередного золотого вливания — и Галлию на пять лет, и легатов, и легионы. Дело за небольшим — провести закон через народное собрание. Да, в Галлии еще воевать и воевать. И, главное, там еще хватает золота. Значит, новые пять лет наместничества. Никому не давали провинцию на такой долгий срок. И столько легионов тоже никому не давали. Армия Цезаря постоянно увеличивается. Но распустит ли он потом свои легионы по домам, как положено по закону и как это сделал Помпей?

Мне почему-то кажется, что нет. Двинет войска на Город? Но Цезарь говорит о своих планах лишь тогда, когда начинает их осуществлять. Так что мои сомнения развеются лишь тогда, когда он провозгласит себя диктатором. Что может выставить Рим против его легионов? Святость померия? Популярность Помпея? Традиции? Богов? Сенаторов в их красных башмаках?

Почему никто над этим не задумывается?! Ах, нет, Цицерон задумывается, он чует грядущую тиранию, но прислуживает Цезарю. Не могу же я помириться с Цицероном!

Из записок Публия Клодия Пульхра

26 апреля 56 года до н. э

I

Они ехали верхом. Рядом. Цезарь в своем палудаментуме, в начищенных доспехах, но с непокрытой головой. Клодий — на гнедом жеребце, в тунике и дорожном плаще. На приличном расстоянии за ними верхом на низкорослых галльских лошадках — Зосим и слуга Цезаря, тоже из вольноотпущенников.

Пахло свежей зеленью, влагой. Земля, отогретая после зимы, дышала.

Кони медленно ступали вдоль журчащего по каменистому руслу ручья.

— Слышал, твои представления на Мегализийских играх не поразили Рим, — сказал как бы между прочим Цезарь. — Почему? Что был за спектакль?

— Я поставил комедию Теренция.

— Лучше бы пригласил канатных плясунов.

— Плясуны тоже были. И дрессированные пантеры, прыгающие сквозь горящие огненные обручи, и лев, которому дрессировщик клал руку в пасть.

— Чем же не понравились представления?

— Слишком мало пантер, и львов убили.

— Да, это вряд ли могло восхитить римлян. Но что-то еще не понравилось? Ведь так?

— Я позволил рабам явиться в театр и посмотреть спектакль с последних рядов. Оптиматы были в ярости. Кто-то даже демонстративно покинул театр.

— Хотел позлить оптиматов?

— Я хотел дать людям повеселиться. — Клодий сделал ударение на слове «людям».

— Так что ты собирался сказать мне? — спросил Цезарь с едва заметной усталостью в голосе.

— Поговорим о будущем. — Клодий поглядел на сверкающие снегами вершины Альп. После ночного дождя горы казались синими, а прозрачная голубизна небес густела, стекая к отрогам. Две невозможные синевы — воздуха и тверди — стремились друг к другу, но между ними сверкала и слепила белизна снегов. Печально, но у людей нет подобных красок — только у богов. — Ни ты, ни Помпей не поддержали меня в вопросе о хлебе.

— Зато ты поддержал Бибула и его нападки на меня.

— Не спорю, я доставил и тебе, и Помпею несколько неприятных мгновений. Но все же куда меньше, чем вы, отняв у меня хлеб.

— В итоге ты устроил в Городе хаос.

— Из хаоса произошел наш мир. Из хаоса можно создать что угодно. А мой хаос — это видимость, спектакль, часть хорошо продуманного плана. Я не позволяю сенату вновь обрести силу. То есть исполняю наш замысел. В одиночку. Если Катон и его партия переиграют меня, оптиматы разделаются с нами.

— С нами? — переспросил Цезарь.

— С тобой и со мной. С Помпеем они, так и быть, помирятся.