Соперник Цезаря

— Что обещал Помпей? — Из голоса Клодия тут же исчез всякий игривый тон — остался один металл, режущий, скребущий. Квинт молчал, болезненно морщась. — Ведь я знаю, что этот памфлет написал Марк Туллий. Но я могу об этом забыть. Так что тебе обещал Помпей? Тебе или… твоему брату?

— Он обещал… обещал вернуть брата из изгнания… Но это ведь многие обещали. Многие.

— О да! Многие обещали. — Клодий расхохотался. — Но не многие могут. А Помпей… Ведь ему это по силам? Если он захочет? Но вот захочет ли? Мне, к примеру, кажется, что нет.

Квинт вдруг вспылил:

— В конце концов, мы еще не рабы!

Гордо откинув голову, брат изгнанника вышел.

— И этот за Помпея! — пожал плечами Клодий. — На словах все — за Помпея. И, спрашивается, почему?

— Великий — за Республику, — мрачно сказал Зосим, о присутствии которого Клодий забыл.

— На словах. Все только слова. Республика Помпея — это кучка аристократов, захвативших сенат. Да, Помпей вполне ясен… Другое дело — Цезарь… Не могу решить, кто из них опаснее. А ты за кого? Вот ты — за кого бы голосовал?

— Мой голос ничего не значит.

— Если я дам вольноотпущенникам право голосовать во всех трибах, за кого ты будешь?

— За тебя, — сказал Зосим.

Вновь в дверях возник Этруск:

— Доминус, только что установили статую Свободы в храме. Просят тебя посмотреть.

— Ну что ж, пойдем, поглядим на мою Свободу! — рассмеялся Клодий, хлопнул в ладоши и направился к двери, едва сдерживая нетерпение — как будто он не храм шел осматривать, а торопился на свидание. — Свобода — моя Свобода — прежде всего!

III

На участке, где прежде стоял дом Цицерона, кипела работа.

Храм Свободы еще был не закончен: мастера трудились, укладывая мозаику на полу. Портик же только-только был начат — возвели стену и теперь устанавливали колонны. Повсюду суетились припорошенные известью люди. Кричали, ругались. Скрипели блоки, пахло смолеными канатами, опять же известкой, свежеструганным деревом и земляной смолой.[109]

Клодий остановился перед работником, что осматривал лежащие в плетеной корзине деревянные болты для скрепления плит.

— Думаешь, эти болты долговечны? — спросил Клодий.

— Э, доминус, такому дереву сносу нет, — отвечал плотник. — Я помру, ты помрешь, дети детей твоих отправятся за Ахерон — а они все будут как новые. А все потому, что дерево срублено после восхода созвездия Пса.

Клодий смотрел на царящую суету и улыбался. Это то, что нужно сейчас Риму, — Свобода, освобождение от старого, от ненужной шелухи, от всяческих пут.

Зосим, пришедший на стройку вместе с патроном, вошел вслед за Клодием в храм.

— Нравится моя Свобода? — спросил народный трибун, обходя мраморную статую.

Повернутая вбок женская головка с причудливо уложенными волнистыми волосами, тонкий профиль — на входящих Свобода почему-то смотреть не желала. Ткань — сразу видно, что тончайшая, обтекала совершенное тело: маленькие груди, изящный изгиб торса, округлые бедра.

— Красивая, — признал Зосим. — Какой-нибудь грек сделал на заказ?

— Брат привез из Греции. Раньше она стояла на могиле одной любвеобильной девицы, но я подумал, кому она там нужна? Пусть приедет в Рим и станет свободной.

— Могильный памятник продажной девки? — изумился Зосим. — Свобода?…

— Ну да. Продажней Свободы нет на свете богини. Одним она дает без всякой платы, с других требует миллионы. Обожает золотишко. Но сама Свобода — это неиссякаемый кредит. Да ты посмотри на нее, посмотри на ее профиль! Кого она тебе напоминает, а? Погляди! — крикнул Клодий с восторгом, будто в самом деле узрел перед собой богиню. Зосим всмотрелся. Несомненно, лицом она походила на Юлию, дочь Цезаря и жену Помпея. Чем дольше всматривался Зосим, тем разительней становилось сходство.

— Не может быть… — прошептал Зосим. — Невозможно…

— Разумеется, прежде она была немного другой. Но я позвал римского скульптора, и он усилил сходство. Разве она не достойна быть нашей Свободой?

— Но ведь когда-то это была…

— Не имеет значения. Тем и хороша Свобода, что ей безразлично, кем мы были, но лишь — кем мы стали.

— Странные речи ведешь ты подле богини, — потупился Зосим и глянул исподлобья на статую гречанки с лицом прекрасной Юлии. — Как бы она не покарала тебя, доминус.

— Храм еще не освящен, так что пока это только мраморное изваяние, и только. Мы можем говорить все что угодно. И потом, я уверен, моей Свободе нравятся мои речи. — Клодий улыбнулся статуе, как живой женщине, — обещающе и дерзко.

— Хозяин, ты где? — раздался снаружи голос Полибия, и на пороге, загородив свет, возник гладиатор. — Я тут письмишко принес. — Он протянул Клодию запечатанные таблички.

— От кого?

— От Помпея. Но не тебе. Бибулу. Письмоносец почти не сопротивлялся.

— Тебя не узнали?

— Надеюсь, что нет.

— Опять Бибул и Помпей!