Соперница королевы

За Ноллисом отправляют пристава. Старый лис не явился на слушание: неудивительно, он слишком многим рискует, если попытается выгородить племянника. Сесилу приносят кресло. Он поправляет оборки на идеально выровненных манжетах, лихорадочно прикидывая возможные варианты развития событий. Старые страхи возвращаются. Вдруг Эссекс сговорился с дядей? Они могут предъявить поддельные документы. Вероятно, граф решил, раз ему суждено погибнуть, утянуть за собой и Сесила.

Казалось, прошла целая вечность. Появляется Ноллис, приносит присягу и начинает длинное вступление. Сесил сидит как на иголках, мечтая, чтобы тот поскорее перешел к сути. И наконец:

– Я действительно слышал, как господин секретарь произнес подобные слова. – У Сесила немилосердно скручивает живот. – Однако они были сказаны в ходе обсуждения трактата под названием «Рассуждение о наследовании английского престола», представленного на рассмотрение членам совета. – Сесил медленно выдыхает. Второй раз за день на него обрушивается волна облегчения. – Господин секретарь тогда заметил: «Какое бесстыдство! Автор полагает, будто бы у испанской инфанты столько же прав на трон, как и у остальных!» Считаю, здесь нет ничего предосудительного. – Ноллис с сожалением смотрит на племянника, сжимает губы, чуть заметно поводит плечами, словно пытаясь сказать, что не в силах предотвратить его неизбежную гибель.

– Это высказывание было донесено до меня в другом свете, – обескураженно бормочет Эссекс. Последние ходы сделаны, фигуры снимают с доски.

Начинается вынесение вердикта. Каждый из пэров по очереди говорит: «Виновен в измене, клянусь честью». Произнося эти слова, Рич смотрит вверх и в сторону. Сесил гадает, о чем тот думает. Эссекс, сохраняя выдержку, ходатайствует о помиловании для Саутгемптона; этот жест напоминает всем о благородстве графа. Саутгемптону отказали ноги; его держат под руки, пока он сбивчиво умоляет Бакхерста о снисхождении.

Бакхерст оглашает приговор. Сесилу слышится голос отца: «Вода и камень точит. Не силой, а терпением».

Меч

Чем выше взлет, тем гибельней паденье;

Зловонней плевел лилии гниенье!

Уильям Шекспир, сонет 94[34]

Лето 1603, Уонстед, Эссекс

– Почему? – спрашивает Пенелопа.

Эссекс не сводит с нее пристального взгляда. Он весь в белом – облегающий атласный дублет цвета весенних облаков, чулки цвета лебединого пуха, белоснежный воротник. На лице – еле заметная улыбка, неспособная замаскировать усталый взгляд. На поясе меч Сидни, от которого видна лишь рукоять. Пенелопа думает о юном Роберте, своем бесстрашном племяннике; графский титул теперь принадлежит ему. Месяц назад он уехал в Лондон к недавно коронованному королю Якову в качестве его оруженосца. Как же он похож на отца! Однако на коронации Роберт нес вовсе не королевский меч. Перед началом церемонии, пользуясь всеобщей неразберихой, Пенелопа вложила в ножны меч Сидни; племянник попытался спросить, что сие означает, но она лишь приложила палец к губам.

Для нее это оружие символизирует высшую добродетель, к которой так стремился Сидни, – доброту, честность, дух рыцарства. Когда Роберт сел на любимого отцовского коня и вынул меч из ножен, никто не заметил, что на рукояти выгравированы инициалы ФС. Все взгляды были устремлены на нового короля. Глядя на роскошную церемонию коронации и преисполненную надежд толпу зрителей, Пенелопа вспоминала Елизавету: в последние два года жизни та совсем одряхлела и казалась ветхой, как солома.

Пенелопа ехала позади, вместе с Лиззи и помилованным Саутгемптоном. После двух лет заточения в Тауэре его красота слегка поблекла, однако с освобождением к нему вернулась былая живость. Он ни словом не обмолвился об Эссексе, Пенелопа тоже. Роберт обернулся и с торжествующей улыбкой взглянул на тетю. В ее душе расцвела гордость – глава рода Деверо вновь приближен к монарху, будущее семьи в безопасности.

– Почему? – вновь спрашивает она брата.

Портрет безмолвствует.

– Почему? – Пенелопу обуревает гнев. Ей хочется голыми руками разломать доску с изображением. Ее голос бессильным эхом разносится по галерее Уонстеда.

В день казни Эссекса к ней явился Сесил. Он был один: вероятно, больше никому не дозволялось входить в мрачный дом Сакфорда. Пенелопа надеялась получить письмо от матери; Летиции пришлось оплакивать двойную потерю – и мужа, и сына. Однако ее навестил именно Сесил и вел себя на удивление по-доброму.

– Мне жаль, что так получилось, – проговорил он. Тонкие ноги и сгорбленная фигура делали его похожим на ворона. Он снял шляпу; даже слуги не утруждались обнажить голову в присутствии Пенелопы, впрочем, ей было все равно.

– Жаль? – переспросила она. – Но ведь подобный исход – ваших рук дело.

Его лицо сморщилось, будто он вот-вот заплачет.

– Я думал, что хочу этого, только ошибался.

Сесил изменился; он не из тех, кто признает ошибки. Раньше он смотрел на Пенелопу словно на кусок вырезки, а теперь в его взгляде светилось уважение, будто она и не женщина вовсе.