Соперница королевы

– Вы видели, как брат умер? – тихим надломленным голосом спросила она.

Сесил кивнул:

– Он умер… храбро.

Пенелопа помнит чувство одиночества, пулей пронзившее сердце. До того момента она отказывалась даже думать о том, что ее возлюбленный брат встретит свой конец. Эссекс казался одновременно и хрупким, и неуязвимым. В глубине души Пенелопа надеялась, что его помилуют. Она снова смотрит на портрет, воображая другую реальность, в которой ее белоснежный брат избежал казни, провел пару лет в Тауэре и был освобожден королем Яковом. Он, а не Роберт, нес бы королевский меч. К его отсутствию невозможно привыкнуть. Один воин, которому оторвало ногу в сражении, как-то признался ей, что даже годы спустя по-прежнему чувствует боль.

Пенелопа спросила Сесила, каковы были последние слова Эссекса.

– Он молил о прощении. Говорил, что не имел намерения причинить вред ее величеству. Когда он опустился на колени, его руки почти не дрожали. – Сесил вытянул руки, но они тряслись, как у пьяного, и он поспешно спрятал их под одежду. – Крикнул: «Палач, давай!», и все было кончено.

Сердце Пенелопы обливалось кровью, когда она представила эту сцену и своего храброго брата. Сесил не упомянул, что палачу потребовалось три удара, чтобы отрубить голову. Она узнала об этом позже. Ей сказала королева, глубоко потрясенная и напуганная тем, что совершила. К ней так и не вернулся ее властный настрой, словно от скорби в ней открылась трещина, сквозь которую медленно утекала жизнь. Последние два года Елизавета выглядела как призрак. Кто знает, возможно, на смертном одре она вспоминала Эссекса. В конце не остается ничего, кроме сожалений.

Портрет не сводит взгляда с Пенелопы.

– Почему? – снова шепчет она, но ее вопрос по-прежнему остается без ответа.

Пенелопа мысленно переносится в тот страшный день, когда Сесил сообщил ей о смерти брата. Ему было явно не по себе, он ломал руки, не в силах встречаться с ней взглядом.

– А королева? Что она сказала, когда он… Когда все было кончено?

– Она не могла об этом говорить. Заперлась в спальне. Плакала, не обращая внимания на посторонних.

Пенелопа попыталась представить Елизавету плачущей и не смогла.

– Вы что-то от меня скрываете, – сказала она Сесилу. Это было ясно по его позе, по скрещенным на груди рукам.

Некоторое время оба молчали. Наконец Сесил произнес:

– Он оговорил вас.

– Кто?

– Ваш брат. Он дал показания, будто это вы были главой заговора и подтолкнули его к мятежу. По словам графа, вы сказали ему, что друзья сочтут его трусом, и подстрекали направиться во дворец, чтобы со всем разобраться.

– Эссекс так сказал? – Пенелопа была уязвлена в самое сердце. Ее брат, о котором она заботилась, помогала бороться с меланхолией, поддерживала, любила, – о, как она его любила! – оговорил ее в тщетной попытке спасти свою шкуру. У нее перехватило дыхание. Перед глазами стояла жуткая картина, как голова Эссекса отделяется от туловища.

Пенелопа снова смотрит на портрет. Лицо брата кажется ей чужим.

– Ты готов был увидеть меня на плахе? – спрашивает она этого незнакомца. – Да тебя бы совесть замучила, Робин. – К глазам подступают слезы, горло сдавливает, однако она берет себя в руки.

Ей хотелось расспросить Сесила, выпытать все подробности, но не нашлось сил. Она разжала крепко стиснутые кулаки и сложила ладони, чтобы он не заметил ее душевные муки.

– Зачем вы мне это рассказываете?

– Ради честности.

Пенелопа недоверчиво фыркнула:

– Честность? Вы говорите о честности?

– Да. У нас с вами соглашение. Будет правильно проявить открытость.

– Порой мне кажется, будто я заключила сделку с дьяволом, – шутливо произнесла Пенелопа, стараясь скрыть глубочайшее отвращение.

– Мне тоже, – с улыбкой ответил Сесил. – Но вы убедитесь, что я человек слова.

Это оказалось правдой – ей сохранили жизнь, она получила свободу, вернулась ко двору, а он стал главным советником нового короля. Оба сдержали свои обещания.

Как только Сесил ушел, на Пенелопу нахлынула волна безудержного гнева; она схватила стул, швырнула его в стену, за ним последовал второй, затем стол. Из ее груди исторгались ужасные вопли, способные поднять мертвого. Перед глазами неотступно стояло видение: алая кровь, бурным потоком хлещущая из перерубленной шеи. Переломав все, что смогла найти в своей камере, Пенелопа, обессиленная, рухнула на пол.

Она отходит от портрета и принимается бродить по дому. За ней трусит Фидес, ритмично стуча когтями по полу. Уонстед полон воспоминаний; стены шепчут о Блаунте и их кратких встречах. Сады разрослись, будто отказываясь подчиняться ножницам садовника, на клумбах цветут яркие цветы, над ними жужжат пчелы. Пенелопа срывает розу, касается губами бархатистых лепестков, вдыхает нежный запах. Она запрокидывает голову, раскидывает руки и кружится, как дитя, впервые за сорок лет ощущая чувство свободы или хотя бы надежду на свободу.