Sophia Isla. Доблесть маленькой души

В какой-то момент Мию настиг такой шторм. В башне своего маяка, в пятидесяти метрах над пучиной темных вод, она почувствовала отчаянье. Света становилось все меньше, а боли все больше. Страх и темнота обняли ее мерклое сердце, и она потушила свет своего маяка.

Уже очень давно она живет с мыслью: «Что, если смерть придет к нему сегодня?».

Но состояние Джим-Джима оставалось неизменным.

Каждое утро в клетку со зверем входили его люди: дети Индии, дети его двора были с ним. Они дарили ему надежду, свою поддержку и веру.

Сквозь игольное ушко между ним и домом Джим наблюдал яркие глаза товарищей и тепло, исходящее от рук любимой матери.

Удивительное свойство кровной любви, удивительная женская нежность.

Но это игольное ушко не было стеклом в террариуме – оно было подобно лабиринту на далеком и прекрасном острове Крит, в котором все занимали свои реальные роли.

В любом лабиринте присутствует хотя бы один выход, но в случае Джима их было два. Один выход – отдать свое тело Минотавру, второй – выжить.

И как бы ни было печально, игольное ушко пропускало через себя ауру разгневанной грешной души.

В доме Крафтов стоял дух тьмы, под гнетом которого гнусные мысли, самые жуткие страхи и потаенные безнравственные эмоции овладевали детьми на четвертом месяце пребывания в комнате Джима.

Быстро выдыхаясь, детские умы стали тонуть в своих собственных страхах – либо я, либо он: такой выбор встал перед ними в день очередного срыва.

Дети больше не могли закрыть глаз, ведь их сны вновь омрачились духом могил, запахом страха и знакомыми силуэтами со стеклянными немигающими глазами.

Нельзя винить маленьких людей за их страхи. Мы все чего-то боимся, и страх порой нарочито подталкивает нас в сторону неверной тропы.

После того как дети вновь стали просыпаться в холодном поту – визиты сочувствующих в одночасье прекратились. Всем без исключения было в тягость посещать проклятый дом, пропитанный отголосками пережитого кошмара. Корабль должен тонуть без экипажа – это закон не только самосохранения, но и здравого смысла.

И пока корабль тонул, лишь 3 июля чья-то невидимая рука собирала людей под этой крышей вновь, будто кто-то ворошил старую рану – воспоминание, которым так старательно люди надеялись переболеть. Беспричинное волнение и удушающая тревога не давали сомкнуть глаз отчаявшимся, пока все они не навестят Джим-Джима в его день рождения.

Пантомима, нарушающая сакральную тишину, театральная постановка, вызывающая лишь немые вопросы, – вот что стали видеть Крафты в дне рождения своего мальчика.

Вездесущее притворство окружало их, подобно надоедливой мошкаре. Все, что люди делали в этот день, – они делали исключительно для себя.

Тем не менее все гостинцы для Джима Даниэль бережно раскладывал вокруг той самой кровати, с которой его сын однажды встал в последний раз. Он делал это только для него: чтобы его мальчик знал и чувствовал, как его ждут и как сильно по нему скучают.

Мия отпускала свои чувства наружу, словно вольных смертоносных драконов, которые день ото дня рвали ее изнутри, умоляя выпустить их на свободу. Но Даниэль не мог отпустить своих – иногда ему казалось, что внутри него гуляет ветер. Этим ветром было неизбывное горе, душившее его с наступлением темноты.

Когда-то, в это время, они с сыном делали ужин из национальных блюд таинственной Индии: фрикадельки под названием малай-кофта, карри и пакора – особенно полюбившиеся Мие и Джим-Джиму.

Беззаботно выбегая под небесные водные потоки от кухонного чада, их с головой накрывала такая нужная прохлада ночи. Они собирали для мамы букет диких цветов; дома укладывали шелковистые волосы Джима и преданно ждали ее с работы на свой фамильный «поздний ужин».

Но теперь у мужчин рода Крафтов новая поздняя традиция: с наступлением темноты Даниэль окунается в его мир. Он бережно достает сделанные вместе с сыном карты, зажигает свечку и накрывает холодную ладонь сына своим теплом. Вот так, сплетением рук, они беззвучно помогают друг другу дышать.

Пустота заполнила собой каждый уголок Джима, но дома все оставалось неизменным: третье место за трапезой; щетка и гребешок; книга сказок Андерсена на письменном столе; место возле окна с прохудившимся, но зато шерстяным пледом… Все сохранилось на своих местах.

Кто-то может сказать, что так жить нельзя, и будет прав.

Но тот, кто скажет это, – умолчит, что не жить так – порой просто невозможно.

Ведь проснувшись посреди ночи, становишься счастливее, потому что еще не вспомнил, что его нет рядом. А засыпая, ты думаешь только о нем. Порой даже кажется, что нельзя доверять собственному разуму, верится, что это шутка или плохой сон, – и это обязательно пройдет. Но оно не проходит.

Для родителей Джима свято все. Даже когда Мия отошла от веры во спасение, Даниэль не перестал верить в своего сына. Они оба ждут его домой, несмотря ни на что.