Sophia Isla. Доблесть маленькой души

Сама же статья не несла в себе ни толики научного замысла, она скорее была из разряда обличающей сенсации и не обещала жить долго, однако люди ее запомнили.

Венцом доверия читателей послужила подпись под «обличающей» статейкой:

«P. S. Вот и наступил тот день, когда мир услышал о вашем обмане, представил вашу подлость и скупость.

Чем вы будете заманивать туристов теперь? И доведется ли вам дальше пользоваться нашим доверием?»

Вот так, после одной жалкой лживой статьи, город умер для карт и прессы. В Черапунджи больше не было туристов – ни одного, на протяжении вот уже нескольких лет.

Мёртвый город и мёртвые легенды нашли своё пристанище не только в трудах Блейков и популярных журналистов: на злободневной теме прославились и все те, кто сосуществовал на карьерных задворках коварного океана сенсаций, показав миру всё святое, во что верили люди тысячелетиями, как глупую историю глупого народа.

Вот так размокший и затертый газетный клочок стал частью самой Мии.

Все это время лишь олово ее характера – стоический самоконтроль – позволял ей возвращаться из мира ненависти и обиды на никчемных публицистов к реальной жизни, пускай та и была полна боли и страха за сына.

«Если бы они только отбыли днем позднее… – думала она. – Этого всего бы не случилось…»

Может, она и права?

Не исключено, что даже у таких черствых на вид супругов Блейк где-то глубоко внутри бьется сухое сердце… И чем черт не шутит, оно бы им подсказало отречься от страстно любимой ими идеи, послужить отправной точкой в иной череде событий?

Да, возможно, они отдали бы свой голос, чтобы прийти на помощь несчастному ребенку; рассказали бы миру про аномалию, унесшую множество невинных жизней местной фауны и утопившую флору в огненном жаре планет; впитали бы силу черного звёздного неба…

Но эта череда событий не для Мии Крафт и уж точно, абсолютно точно, не для самого Джим-Джима.

В очередной раз погрузившись в колею тягостных раздумий, Мия допоздна сидела с роковым газетным клочком на кухне при одинокой свече.

Гибкие движения пламени неохотно огибали ее бледные пальцы, будто бы боясь задеть хрупкую викунью кожу.

Утирая больные от слез глаза, Мия наклонилась над догорающей свечой – ее голова напоминала полый тавил[13], а удары, которые она ощущала изнутри, были похожи на гонг по ушным перепонкам.

Еще чуть-чуть, и вокруг останется лишь темнота – и она в кромешной тьме, окруженная запахом многовековых могил.

Удар, еще удар…

Полый тавил – до тех пор, пока ее рука не поднесла кусок газеты так близко к пламени, что тот пискнул и начал медленно покидать ее уставшие мысли.

Прозвучал последний удар – кухня залилась потоком ярко-красного пламени. Она не была одна в этом склепе, ее ждет сын.

Четвертый день рождения восьмилетнего Джим-Джима

Июль 1864

Радость в жизни молодых супругов стала роскошью: изредка, приоткрывая глаза поутру и притягивая к себе сонную жену, Даниэль позволял себе забыться.

Он медленно гладил ее каштановые темные волосы, пропуская шелковистые пряди сквозь пальцы; глубоко вдыхал аромат ее бархатистой кожи – так, будто бы они сейчас уйдут под воду, укрываясь морской пеной.

К несчастью, аура покоя быстро оставляла Даниэля, вытягивая из томных ласк, стоило Мие открыть залитые болью и тоской глаза.

Пускай всего на несколько минут, но его жизнь переставала пульсировать болью, а этого времени ему хватало, чтобы найти в себе силы начать новый день.

Невозможно привыкнуть и принять за данность боль от потери родного человека – даже спустя несколько долгих лет. Год человеческой жизни в рамках вселенной приравнивается к одной секунде существования мира; добра и зла; радостей и болей – человеческих страданий.

Дни уже давно смешались в однородную, безликую массу: могло показаться, что время в доме Крафтов стоит на месте, но вот уже восьмилетний Джим-Джим лежит перед своими родителями все так же, как и три года назад.

Менялись лишь его волосы: с каждым новым месяцем они становились все длиннее и непослушнее, тогда Мие пришла в голову удивительная идея: заплетать сыну маленькие тонкие косички.

Множество солнечных и дождливых часов она провела за этим непростым занятием, но результат заставил ее искренне улыбнуться. Улыбка Мии распустила в душе мужа бутон надежды – их сын может выжить, он может открыть глаза.

В те моменты, когда ожидание принимает форму постоянства, людям не хватает смелости повернуться лицом к одинокому маяку острога «надежда».

Разменная монета обреченных, это своеобразный отсчет – ожидание смерти. Именно они – ожидание и страх – тянут к земле, а голову пробивает шторм отчаяния и праведного гнева.