Sophia Isla. Доблесть маленькой души

Да и как не ждать, если каждый день прожит лишь для того, чтобы увидеть блестящие карие глаза; услышать звонкий, переливающийся гаммой счастья и задора смех; уловить блеск озорства или намек на свершенную шалость; почувствовать на своей спине маленькие цепкие ручки и родное незаменимое: «Я рядом…».

Иногда Мия видела, как Джим плакал.

Глядя на живые эмоции сына, душа наполнялась жизнью, а по щекам также бежали слезы. Он живой, он плачет, но может ли она перенять хотя бы кроху той боли, которую он терпит изо дня в день?

Ровно в эти моменты топор палача – руки, сдавливающие его горло, подобно отравленным иглам, – умертвлял беспомощное тело, постепенно добираясь до пошатнувшегося рассудка.

Безупречное осознание происходящего кололо голову, как лесной орех.

Узник уже давно научился развеивать наркотический туман беспомощности. Слух и осязание передавали ему все, что происходит рядом, в его комнате.

Чувствовать все – больно, но куда больнее мириться со своим положением: не в его власти было сжать родную руку, вложенную в его. Чувствуя прикосновение губ, мальчика не покидали мысли о том, что он так и останется лежать в своей постели после смерти родителей. И лишь эта мысль могла заставить его опустить руки, сдаться и облегчить всем жизнь.

Но они все чувствовали и всегда, будто по звону колокола, приходили к нему – и он просто не смел их покинуть.

Поздними ночами, когда мама с папой оставляли сына одного, лесная дьяволица приходила им на смену.

Подобно смоле, она выползала из щелей в полу, постепенно заполняя собой дыхание Джима. Когда энергия мальчика окрашивалась в оранжевый, она вновь принималась петь.

Ночи напролет беспощадная ракшаси[14] разрушала свою жертву силой своего голоса: пение заменяло ей возможность причинять физическую боль, а сладострастными речами и мольбами о спасении своей души она причиняла духовные страдания.

В руках Джим-Джима оказалась власть, не предназначенная для человека: подарить грешнику душу, угодную создателю.

Причинить физическую боль касанием было ей не под силу: лишь стоило ей приблизиться к плоти мальчика, ломка, поражающая ее гниющую материю, становилась невыносимой.

Та боль, истязавшая Джима, была другой. Это были душевные муки – игра с его рассудком и сердцем, тем малым, что у него осталось и за что он больше всего сражался.

Но Джим продолжал борьбу, и тогда гостья становилась его истинным мучителем.

Отбросив песни, просьбы и мольбы, направляя руку к небу, подобно пиратскому флагу, – ее легкие выдавали нечеловеческий мелос[15], заменявший грешной душе охотничьего цербера, истязавшего душу запертого в собственном теле ребенка.

Имя его Минотавру – Амала, и она всегда сидит подле него в тени: не отходя ни на шаг, как сторожевой пёс, охраняет покой своего узника, не позволяя открыть глаза.

Акт третий. Формула счастья, или «Доброе утро!» по-английски

Сегодня Лондон окутан туманом, и выходить на улицу небезопасно.

Бесчисленное количество желтых огней оросили молочную гладь поместья, а там, вдали, – два силуэта, обманчиво напоминающие шахматные фигурки. Глубоко погрязшие в раздумьях, Джульетта и Виктор Люмьер возвышались над своими владениями с высоты второго этажа.

Там, где сейчас царит непроглядное марево, можно восстановить все по памяти: неизменные величавые арки, безукоризненные газоны, бедственно прекрасные фонтаны и диковинные аллеи, завораживающий пруд с чудными обитателями, аккуратный домик для прислуги, роскошный манеж для резвых скакунов и просторные загоны на 30 строптивых особей. Все это простиралось на 25 000 акров и именовалось фамильным поместьем Люмьеров.

И все же – обладая богатством короля Эльдорадо, имея расположение королевской семьи и пользуясь непрерывным гостеприимством лордов и графинь, – когда в их мире остановилось время?

День, когда родилась Мэри Люмьер, а именно 2 июля 1859 года, переполнен только самыми жизнерадостными воспоминаниями!

Вот оно: крохотное создание с лилипутскими ножками и пухлыми крючковатыми пальчиками, неосознанно смотрит в балдахин, раскачивающийся жарким летним ветерком.

Может, этот карапуз думает о том, какое же имя ему дали?

Представьте себе: имя есть, но оно не признано, ведь сама Мэри еще не откликается на него – по сути, дело привычки. В теории Мэри могла бы выбрать себе другое имя – например, она могла бы откликаться лишь на имя Сара или Лорд Лилипут, и оно, без сомнения, стало бы принадлежать ей так же, как и имя, данное при рождении.

Когда в доме царят счастье и покой, время становится основным компонентом утопии: незаметно утекая сквозь пальцы домочадцев, оно будто бы останавливается, оставляя их наедине со своей благодатью. Не успеешь оглянуться, а уже меньше, чем через месяц, Мэри исполнится шесть лет!

Кудри каштанового цвета, карие глаза и нос картошкой, костлявые ручки и тонкие пальчики, метко стрелявшие по мишеням из самодельного лука.