Соправитель

— Чрезмерными, Никита Юрьевич, были воровские поджоги московских домов. Узнал я и о том, что купцы да ремесленный люд, даже мануфактурщики платят мзду и московскому полицмейстерству и ворью. Кто сие допустил? Грешить на почившего генерал-губернатора не стану, но и Вы были в Москве годом ранее, — я вновь бросил жесткий взгляд уже на Трубецкого. — Никто о сказанном здесь знать не должен!

Я встал и всем своим видом показал, что больше не собираюсь общаться. Ничего не имею против и Трубецкого, и Татищева, вероятно, они достойные люди, мы мало знакомы. Но такой бардак в Москве допустили, что, ей Богу, хочется выпороть. И Татищева тоже плетью по спине огреть, несмотря на то что в Москве тот не бывает, но ведь главный полицмейстер. Это он за все в итоге отвечает. Его подчиненные проворовались.

Оба чиновника засобирались покинуть мой кабинет.

— Никита Юрьевич, я попросил бы Вас остаться, — сказал я спешащему побыстрее уйти Трубецкому. — Присядьте!

— Я весь во внимании, Ваше Высочество! — сказал сбитый с толку князь.

— Никита Юрьевич, я наслышан о Вас, как о человеке деятельном и способном, — говорил я, двадцать три года отроду, пятидесятидвухлетнему мужчине.

Но, черт возьми, уже двадцать три года! С моим статусом уже и умудренный старик не станет называть наследника «отроком», как-то выпало из головы понимание, что в этом возрасте я никак не могу считаться неразумным, если по жизни не клинический идиот. Нужно так себя и позиционировать перед верноподданными государыни и после, когда они станут моими подданными.

— Ваше Высочество, способен я али нет, то дела должны говорить, — дипломатично ответил один из богатейших людей Москвы и не последний богатей в России.

— Давайте, князь, к делу! — прекратил я политесы и упражнения в плетении словесного кружева. — Я стану говорить прямо: мне нужны соратники.

Мимика на лице Трубецкого менялась от удивления к задумчивости, от непонимания к радости. Жаль, легко читаем князь, к примеру, дипломатическую работу не потянет, там такие «покер фейсы» держать надо, что далеко не каждый способен, будь он умен и образован.

— Соратник в виде меня, Ваше Высочество, али дворянства московского… — придя вроде бы в себя, Трубецкой вновь замялся.

— Вас, Никита Юрьевич, и не только. Москву мы вычистим, выметем мусор метлой да будем смотреть, кабы грязи в Первопрестольной было в меру. Искоренить ворье да разбойников, мыслю, невозможно, но умерить их в Москве настолько, чтобы и ночью люди ходить могли, сие можно. Много домов пожгли, и я намерен сие пространство заполнить. Имею намерения и дороги устлать. Без камня, деревом, я после покажу мои записи, как сие сладить, — я сделал паузу. — Но то начинание и так бы сладили… Так что нужны те, кто станет рядом.

Тут уже запнулся я. Дело в том, что большим моим промахом было то, что за мной, кроме грубой силы, был только титул, и больше ничего и никого. Казаки — это хорошо, егеря — не менее. Возглавлял бы я некую промосковскую партию старой аристократии, Шуваловы еще раз, а то и два, подумали, стоит ли начинаться со мной интриговать. Но пока моя команда слабовата.

Москва была обижена. Многие старинные рода, кичащиеся славой предков, оттерты от пирога под названием система управления и влияния в Российской империи. Имея огромные площади земли, на которых проживало много люда, они не влияли на решения в империи и встречали препятствия к собственному развитию. Насколько было обидно тому же Трубецкому наблюдать за взлетом Петра Шувалова? Вот ведь правда: из грязи в князи, вернее, в графы.

Мне же нужны были союзы пусть временные, если союзнички будут себе на уме, или долговечные, если станут хорошими исполнителями моей воли, меньше двигая вперед свою выгоду.

— На что я могу надеяться? — сухо, по-деловому спросил Никита Юрьевич Трубецкой, видимо, принявший решение. — И уповаю на благоразумие Ваше и дарованное господом здоровье императрицы Елизаветы Петровны.

Непрозрачный намек. Да я и не собирался смещать тетушку, видел, что многим она удобна, да и последние ее действия, направленные на укрепление своего трона, не позволяли надеяться на быстрый переворот. Затевать же заварушку не было резона, если меня до сих пор не стерли из списка наследников.

— Никита Юрьевич! — пожурил я пальцем Трубецкого. — Тетушка моя — императрица, а я не собираюсь менять сие обстоятельство, но все мы под Богом ходим. Вам же, коли соратником станете и разделите со мной все чаяния о благе Отечества, можно стать и Вице-канцлером.

Молчание длилось довольно долго. Было непонятным, что именно обдумывает князь Трубецкой. То ли ему мало быть вице-канцлером, но по моему разумению, он никак не тянул выше. То ли, напротив, немало предложил, и князь боится подавиться куском.