Сопротивление и покорность

Скажи, как тебе с твоей готовностью прогла­тывать несправедливые замечания удается ла­дить с людьми в армии? Я здесь уже несколько раз изрядно напускался на тех, кто позволяет себе малейшую невоспитанность, причем это их так ошарашивало, что с тех пор они были как шелко­вые. Мне это доставляет немалое удовольствие; но я отдаю себе отчет в том, что дело, в сущности, заключается в совершенно Невозможной чувстви­тельности, преодолеть которую я едва ли смогу... Я просто теряю самообладание, наблюдая, как на абсолютно беззащитных людей обрушиваются с бранью без всякого повода. Эти подонки- мучители, которые срываю^ на них свою злость и которые есть повсюду, в состоянии привести меня на несколько часов в бешенство.

«Новая песнь», которую я получил лишь па­ру дней назад, будит во мне массу чудных воспо­минаний!— Видишь, мне постоянно что-то при­ходит на ум, что я не прочь был бы обсудить с то­бой. Если после такой долгой разлуки начать го­ворить, то наверняка так и не кончишь...

23.11.43 

Налет прошлой ночью был не из приятных. Я беспрерывно думал о вас всех. В такие мо­менты заключенные становятся просто невыноси­мыми. Надеюсь, что вы снова поедете в 3. Вчера ночью я поражался, как нервничают во время воз­душной тревоги фронтовики...

24.11.93. 

После вчерашнего налета я считаю необходи­мым вкратце сообщить тебе о тех распоряжениях, какие я сделал на случай своей смерти... Надеюсь, что ты прочтешь их со свойственным тебе хладно­кровием!..

Пятница, 26.11.43 

Это действительно произошло — пусть и дли­лось всего одно мгновение; да это и не важко, не­сколько часов едва ли хватило бы, а здесь, будучи отрезан от всего мира, становишься таким вос­приимчивым, что можешь долго смаковать не­долгие минуты. Этот образ — четверка самых близких в моей жизни людей, окруживших меня на какой-то миг,— долго будет со мной. Возвра­тившись после свидания в камеру, я целый -час бе­гал взад-вперед, еда остыла, а в конце концов я стал над собой смеяться, поймав себя на том, что время от времени повторял одно и то же: «Как это было прекрасно!» Я всегда вынужден преодолевать интеллектуальный барьер, чтобы употребить слово «неописуемо»; ведь если поста­раться и добиться необходимой ясности, то «не­описуемого», на мой взгляд, окажется весьма ма­ло; но сейчас мне кажется, что сегодняшнее утро как раз сюда и относится. Вот передо мной лежит сигара от Карла [Барта], в самом деле неописуе­мая реальность — он был так мил? и все пони­мает? А В. [Виссер'т Хоофт]? Просто грандиозно, что ты его повидал! Потом моя любимая [сигара] «Вольф» — Гамбург — воспоминание о лучших временах; около меня на ящике водружен рожде­ственский венок; на полке для продуктов ожи­дают завтрака огромные яйца из вашей посылки (толку нет говорить: «Вы не имеете права отни­мать столько от себя!» Но я так думаю и все-таки радуюсь!)... Я вспоминаю свое первое посещение тюрьмы — свидание с Фрицем Оннашем, ты тоже был со мной! Это свидание подействовало на меня чудовищно, хотя Фриц был весел и мил. Я очень надеюсь, что у тебя сегодня было не такое ощущение! Это объясняется, видимо, ложным представлением, будто заключение означает непре­рывные мучения. Это не так, и как раз вот такие свидания ощутимо и на несколько дней облегчают жизнь, хотя они и пробуждают кое-что в душе, что, к счастью, какое-то время дремало. Но и это не беда. Снова знаешь, каким был богатым, испы­тываешь чувство благодарности за это и ощу­щаешь прилив надежд и воли к жизни. Я так тебе и всем вам благодарен!..

27.11.43 

Тем временем здесь был, как и ожидалось, мощный налет на Борзиг. Чувство, надо сказать, ни с чем не сравнимое — видеть, как прямо над то­бой спускаются «рождественские елки», это осве­тительные бомбы на парашютах, сбрасываемые бомбардировщиком-лидером. Страшно вспом­нить крики и беснование заключенных в камерах. Убитых у нас не было, только раненые; но до часу ночи мы были заняты перевязкой. После этого я крепко заснул. Люди здесь не стесняются, го­воря об испытанном страхе. Не знаю, что и ду­мать по этому поводу; ведь все-таки страх есть не­что такое, чего человек стыдится. У меня такое ощущение, что в этом можно было бы признаться только на исповеди. Иначе тут легко впасть в своего рода бесстыдство. Ради этого ведь не на­до долго строить из себя героя. С другой стороны, в такой наивной искренности есть нечто обезору­живающее. Но существует также и циничная, я бы сказал, нечестивая искренность, которая в другое время выливается в пьяные оргии и разврат и ко­торая производит такое сумбурное впечатление. Не относится ли страх все-таки к сфере «pudenda», который нужно скрывать? Мне надо будет еще по­думать над этим, у тебя, наверное, тоже есть кое- какой опыт в этой области.