Сор из избы

Смял листок и выбросил в корзину. Схватил другой.

— Неплохо получалось! Мы сделаем с тобой автомат для сортировки отходов… Ничего особенного, если постараться! Ты в чертежах понимаешь? А в электронике я тоже ни в зуб ногой, это между нами, Аркадий…

Директор посмотрел на дверь и перешел на полушепот:

— Учиться с тобой пойдем, вечером, в заводской филиал института. Там курсы открываются по электронике и системам управления. Я на курсы, ты на первый курс! Хорошо? Готовься… Да не робей! Поможем! У нас на заводе знаешь какие спецы? Академики, профессора! Даром что без ученых степеней… А умом не уступят.

Директор оглядел чертеж, подумал и придвинул его Галкину.

— Пойдешь к главному конструктору и все расскажешь, что и как, чтобы он загорелся…

Галкин медлил. Рассказывать главному конструктору про свои злоключения с ведром ему не хотелось.

— Он живой, поймет, — видя сомнения Галкина, заверил директор, — загорится… Рассказывать ты умеешь, между прочим, лекторская жилка! Чувствуется. Ну так это к добру. Говорить тебе много придется, попомни, прежде чем всех разбудишь! Я из Москвы вернусь, сразу подключусь. Ты приходи, не жди… Дело твое такое, без всяких отсрочек. Иначе не то что мусоропровод забьют, в подъезд не сунешься, захламят. И мы же с тобой виноваты будем… Кто ж еще, если не мы!

Про Наденьку Галкин не рассказывал, но в последние мгновения директор поглядел на него внимательней, догадываясь о чем-то и не решаясь спрашивать. Может быть, до него дошли слухи о том, что Мочалов уходит на металлический завод и хочет увести за собой Галкина, а может, он понимал с высоты своего жизненного опыта, сколь нелегко приходится Галкину начинать с ничего и как нелегок бывает комплекс неполноценности, которым награждает молва всякого, кто по своей воле берется за дело невыгодное, проигрышное в смысле материального поощрения. А ведь парню еще жить да жить, семью заводить…

— Ты посиди, не уходи, — сказал директор, — сейчас приму людей, а после еще потолкуем, основательней…

Галкин остался. Сидел и слушал. Такой чести не удостаивался никто на заводе, казалось, что директор хочет показать всем, что Галкин и его проблемы — не седьмая вода на киселе, и относиться к нему надо серьезно. Карьера его ждет необычная, коли ею занимается лично директор, и через все это надо ожидать перемен: открытия нового отдела в заводоуправлении по отходам, их паспортизации и переработки или службы, подобной службе главного энергетика.

Галкин жалел лишь об одном: день был не приемный по личным вопросам и в кабинет не пришла Наденька. Она запомнила Галкина с мусором во дворе, а теперь должна была убедиться в том, кто прав, и как далеко может завести человека обыкновенное ведро с отходами, если им с умом распорядиться…

* * *

В городе митинговали неформалы насчет жилой среды и загрязнений. И хотя Галкин был на твердом окладе и при высокой должности, которая неформалам не снилась, они считали его своим, звонили, слали приглашения на дешевых открытках с доплатой. Митинги устраивались на рыночной площади в доме культуры глухих, где можно говорить обо всем не стесняясь. Галкин был не глухой, но разговоры не воспринимал по школьной привычке, где можно неплохо жить только в позе истукана. Учителя знали, что делали, закаляя детей занудными и бесконечными нотациями, объяснениями, поучениями, наставлениями. Иммунитет вырабатывался стойкий и сразу сказывался во взрослой жизни, синдром истукана помогал скоротать время на собраниях, лекциях и политзанятиях, слушать штатных лекторов и зануд-ораторов, кивать, похлопывать и думать о своем.

Неформалы говорили не по бумажке, на трибуну вскакивали как на последний трамвай, кричали в микрофон, словно их режут, будто приспичило и невтерпеж. Слушать их было занятно.