Сорняк

Если бы тюрьма совершала подобные чудеса и личных усилий заключенного совсем не требовалось, тогда стоило бы открыть тюрьмы повсеместно и поставлять обществу преобразившихся людей, переставших быть преступниками.

В моем случае я смело могу утверждать, что я сам перевоспитал себя. Да, я чувствую, что стал совсем другим человеком.

Прежде я понятия не имел, что такое судебный процесс, тюрьма, строгий режим, перевоспитание. Я узнал на собственном опыте, что такое Азинара. Кто не попадал туда, не может даже представить себе, чем была эта тюрьма в девяностые годы: адом на земле.

Однажды в тот ад ко мне явился один важный магистрат. Он говорил со мной спокойно, вежливо, как с родным сыном. Он пытался убедить меня сотрудничать с правосудием, пообещал сокращение срока и поддержку моей семье, даже новую жизнь с новой биографией и возможностью работать. Но он хотел, чтобы я говорил о политике, назвал какие-то имена. Но я ничего не мог ему предложить.

В результате магистрат ушел ни с чем.

Последний выживший

Каждую ночь в разных камерах разных тюрем меня мучили одни и те же воспоминания.

Во время интервью я рассказал об этом своему “секретному агенту”.

Прежде чем я закрываю глаза и засыпаю, меня осаждают образы прошлого, далекие голоса, картины смерти и боли.

Так говорит прошлое, которое мне не удается забыть. Но я не хотел бы вспоминать это прошлое.

Меня утешает мысль о том, что моя семья живет совсем не так, как я и мне подобные – мертвецы, сгинувшие в тюрьме. Я последний выходец из собственного прошлого. Последний выживший.

Если завтра я умру, то, по крайней мере, умру с уверенностью, что моя семью живет, уважая закон, и не связана с криминальным миром и мафией. И поэтому я счастлив. Да, счастлив!

Как можно быть счастливым, сознавая, что всю жизнь придется провести за решеткой?

Я никогда не пытаюсь сравнивать мою историю и судьбу с той судьбой, которую выбрали мои сообщники: после ареста они думали только о том, как бы спастись, и решили сотрудничать с правосудием и избежать таким образом пожизненного заключения.

Сейчас почти все они на свободе, живут с семьей, под новыми именами. Среди них есть даже те, кто произнес перед судьями мое имя и взвалил на меня всю вину. Но я ни о чем не сожалею. И не держу ни на кого зла. Да, знаю, я мог бы последовать их примеру. Знаю, что мой отказ пойти по их стопам может показаться абсурдным. Я не сотрудничал с правосудием и не раскаялся в содеянном, поскольку искренне верил в то, что творил. Ясно, что лишать другого человека жизни – грех. Но как быть, если тот человек отнял жизнь у моего родственника?

Поймите, мне хотелось бы жить в мире, где сотрудничество между гражданами и государством было бы простой и естественной вещью. Однако я жил в другом государстве. И не считал то государство союзником. Моя молодость пришлась на иные времена.

Всегда необходимо учитывать исторический контекст событий. На суде я отказался от защиты. Я не чувствовал себя виновным. Я пренебрег даже услугами адвоката.

Тогда мы были другими. Сейчас, разумеется, многое изменилось. Своим сыновьям я советую обращаться за помощью в госучреждения, какая бы проблема у них ни возникла. В свое время я решил не искать поддержки у властей, потому что был незрелым человеком. Сегодня ситуация изменилась, и я уверен, что, встав перед трудностью, я обратился бы к государству.

Да, именно к этому государству, которое не позволит мне выйти из тюрьмы до конца дней. Если только факт моего перерождения не убедит судей дать мне несколько глотков свободы.

Моя судьба в руках у членов инстанционного суда. Они решают, можно ли предоставить заключенному какое-то послабление. Можно ли позволить ему выйти на пару часов за пределы тюрьмы, можно ли применить к нему двадцать первую статью, то есть разрешить ему покинуть тюрьму утром, провести день на работе и вернуться в камеру к вечеру.

Не найдется такого заключенного, который не стал бы претендовать хоть на толику свободы. Крайне редки случаи, которые показывают в фильмах, – когда заключенные, состарившись в тюрьме, отказываются покидать ее, если им вдруг предоставляется такая возможность, потому что им якобы некуда податься. И вряд ли они станут угрожать, что, переступив порог тюрьмы, снова совершат преступление, только бы вернуться за решетку ради миски с едой, теплой кровати и дружеской компании.

Я еще сравнительно молод. И страстно желаю хоть немного пожить настоящей жизнью.

Стучат. Дверь медленно открывается. Появляется комендант, он улыбается, и по выражению его лица я понимаю, что все идет хорошо. Тем не менее я догадываюсь, зачем он пришел: хочет намекнуть, что наше время истекает. Я почти забыл, что мы в тюрьме и что впервые в жизни я даю интервью.

“Секретный агент” кивком дает понять коменданту, что все в порядке и мы скоро заканчиваем. Затем он обращается ко мне:

– Интервью идет к завершению. Сейчас ты вернешься в камеру и продолжишь отбывать наказание. Рассказав все это нам, ты облегчил душу. Ну а что ты ждешь дальше от жизни?