Сорняк

Селения окликнула меня, прервав эти размышления. Я обернулся и увидел очень красивую девушку. Она переоделась, слегка подкрасила губы и глаза и припудрила свой носик. В руках она держала большой сверток. Я развернул его и обнаружил шерстяной свитер с вышитой посередине надписью “Антонио”. Селения сказала, что связала его сама за три месяца.

Я растрогался от такого подарка. К тому же Селения поведала мне, что у нее появился молодой человек, сицилиец. Но она была в отчаянии, оттого что Лидия противилась этой связи.

– И почему Лидия против? – спросил я.

– Говорит, что от сицилийцев лучше держаться подальше, у них всех темное прошлое. А у нас и своих проблем хватает.

– Чем занимается твой сицилиец?

– Работает в итальянской пиццерии.

– Послушай, дорогая моя девочка, я не могу долго оставаться здесь. Я посидел бы у вас еще, но, правда, не могу. Когда ты подрастешь, я тебе все объясню, обещаю. Что касается твоего парня, – добавил я сразу же, чтобы сменить тему, – то у тебя будет время понять, сможет ли он сделать тебя счастливой. Лидия знает, что пойдет тебе на благо, и всегда это знала. А теперь ты можешь доказать, что, возможно, она ошибается. Вот и все. Продолжай встречаться с тем парнем, хочет того Лидия или нет. Но никогда не теряй головы. И не скрывайте друг от друга ничего, будьте искренни и попытайтесь поближе узнать друг друга, моя дорогая Селения. Но где же Лидия?

– Она уехала из Гамбурга, чтобы послушать все тех же политиков. Ее беспокоит победа националистов в Хорватии. Не знаю, зачем ей-то беспокоиться, – ответила меланхолично Селения.

Внезапно зазвонил телефон, и я услышал, как Лидия что-то кричала сестре в трубку. Они принялись говорить по-сербски. Я сделал Селении знак, чтобы она передала мне трубку.

– Привет, Лидия.

– Антонио? – удивилась она.

– Да!

– Что ты там делаешь? Случилась неприятность?

– Не волнуйся. Я просто приехал повидать вас. Ты не против?

– Нет, я не против!

– Где ты?

– Во Франкфурте.

– На экскурсии?

– Нет.

– По работе?

– Нет.

– Тогда зачем?

В ответ последовало долгое молчание.

– Помочь тебе подобрать слова? – пошутил я.

– Где я и что делаю, тебя не касается, – ответила сухо Лидия.

– Не понимаю, почему ты так волнуешься, когда говоришь со мной. Вернее, я все понимаю. Но разве ты сама не утверждала, что больше не интересуешься политикой и ищешь в жизни чего-то другого? Или все-таки собираешься вернуться в тот ад, из которого сбежала?

– У каждого свой ад, Антонио. У тебя – твой, у меня – мой. Тебе невдомек, что эти проклятые хорваты продолжают губить наши деревни, а ООН только наблюдает. Мы обязаны что-то предпринять. Власти обещают навести порядок, но пока и пальцем не пошевелили. Ситуация в моей стране крайне тяжелая, и, очевидно, Сербия на грани гражданской войны. А Запад не возьмет в толк, что Европа может снова быть втянута в мировую войну…

– А сестра, значит, побоку? – прервал я ее, понизив голос.

– Конгресс закончится сегодня вечером, и завтра я вернусь домой, – ответила Лидия.

– Ну что же, тебе видней. Поступай, как считаешь нужным. Заботься о себе…

– Антонио, дождись меня. Я сяду на первый поезд и… – вдруг сказала она.

– Я не могу тебя ждать, Лидия, не могу…

– Я так хочу тебя увидеть… Пожалуйста…

Я впервые услышал от нее такие слова и знал, чего они ей стоили.

– Тем вечером ты была права. Сейчас, разговаривая с тобой, я понимаю, что наши жизни не принадлежат нам. Мы все пленники своего прошлого. Мы эгоисты, мы так ослеплены ненавистью и страстями, что не замечаем тех, кто рядом с нами. Мы утратили чувствительность. Возомнили себе, будто никто нас не понимает, хотя сами не пытаемся никого понять… Сегодня я уезжаю из Германии… Возможно, ненадолго, но может статься, навсегда. Кто знает…

– И никак нельзя отложить отъезд?

– Никак!

– Могу я что-нибудь сделать для тебя, Антонио?

– Нет. Точнее, да. Заботься о своей сестре. Она угостила меня мороженым, хотя у нее не нашлось денег, чтобы заплатить за него, – а ты рассуждаешь о Третьей мировой войне. Твоя Третья мировая война – она здесь, в Гамбурге. Вы, идеалисты, всегда забегаете далеко вперед, витаете в облаках, толкуя о таких высоких материях, как равенство, общее благо, но у вас нет и корки хлеба. Зато вы критикуете людей, которые не умирают с голоду, подобно вам. Удачи, Лидия, особенно в политике.

Я передал трубку Селении, отказываясь продолжать разговор, хотя Селения утверждала, что ее сестра хочет поговорить со мной. Я был зол на Лидию. В этом доме Селения казалась одинокой и беззащитной. От одной мысли о ее неприкаянности у меня закипала кровь, а рассуждения Лидии о политике надоели мне до тошноты.

Селения повесила трубку. Я взял ее руку и вложил в ладошку свой подарок:

– Возьми этот бриллиант, спрячь и никому не говори, куда ты его спрятала. Никому! Ты поняла?

– Да! Да!

– Если будешь в нужде, отнесешь его моему другу Фофо. Но бери за камень не меньше тридцати тысяч марок. Скажи Фофо, что это я тебе его передал!

– Сколько?! – изумилась Селения.