Сорняк, обвивший сумку палача

Джек набросился на бобовый стебель изо всех сил, топор летал быстро и яростно, бобовый стебель все отдергивался и отдергивался, как будто в агонии, от свирепо сверкающего острия.

И затем, как раньше, бобовый стебель поддался и рухнул на землю.

Джек, казалось, посмотрел вверх, когда с громовым грохотом великан обрушился с небес.

Несколько секунд чудовище лежало, ужасно подергиваясь, струйка рубиновой крови сочилась из уголка его рта, отвратительные голова и плечи наполнили сцену летающими искрами, в то время как дым и крошечные огоньки поднимались острыми завитками от его горящих волос и эспаньолки. Но пустые глаза, невидяще уставившиеся в мои, не были глазами посаженного на крюк великана Галлигантуса — это были остекленевшие глаза Руперта Порсона.

И затем погас свет.

13

Внезапно погрузившаяся во мрак, публика хором втянула воздух и издала коллективный выдох.

На кухне у кого-то хватило присутствия духа, чтобы включить фонарик и через секунду вынести его, словно стремительный болотный огонек, в основную часть приходского зала.

Как умно было со стороны викария подумать о том, чтобы опустить занавес! По крайней мере, он попытался это сделать, но его тотчас же остановил громкий властный голос:

— Нет! Нет! Отойдите! Ничего не трогать!

Это был Доггер. Он поднялся на ноги и перекрыл дорогу викарию, широко расставив руки и, казалось, так же удивляясь собственной смелости, как все мы. Ниалла, вскочившая и сделавшая шаг к авансцене, резко замерла.

Все это происходило в сопровождении мечущегося света фонарика, отчего возникло впечатление, будто какую-то жуткую драму играют во время воздушного налета, в освещении рыскающего прожектора.

Из темноты, из задней части зала, донесся еще один голос: голос инспектора Хьюитта.

— Всем спокойно! Пожалуйста, оставайтесь на местах. Не двигайтесь, пока я не разрешу.

Он быстро приблизился к передней части зрительного зала и исчез за сценой, в то время как кто-то у дверей тщетно пощелкал несколькими выключателями, но лампы в настенных канделябрах остались темными.

Послышались ворчливые протесты, но констебль Линнет — не в униформе сегодня вечером — подошел к переднему ряду стульев, поднимая руку для привлечения внимания. Он принес еще один фонарик, которым посветил вверх на свое лицо, придав себе отталкивающий вид трупа.

— Пожалуйста, сделайте, как сказал инспектор, — обратился он к публике. — Сейчас он за главного.

Доктор Дарби, как я заметила, уже проталкивался сквозь толпу в боковом проходе по направлению к сцене.

Ниалла, когда я бросила на ее взгляд, казалось, приросла к месту; она не шевелила ни единой мышцей. Высокая шляпа Матушки Гусыни сбилась набок, и, если бы не обстоятельства, я бы громко рассмеялась.

Первой моей реакцией, конечно, было подойти к ней, но я обнаружила, что меня твердо удерживает за руку отцовская ладонь.

Когда тело Руперта обрушилось на сцену, Даффи и Фели вскочили на ноги. Отец все еще жестами пытался заставить их сесть, но они были слишком взволнованны, чтобы обращать на него внимание.

Инспектор снова появился в проходе слева от сцены. Были два таких прохода, по обе стороны от сцены, каждый вел к выходу и к нескольким ступенькам на сцену. Именно в этих загончиках обычно размещался хор хихикающих ангелочков во время ежегодного рождественского спектакля в Святом Танкреде.

— Констебль Линнет, можно ваш фонарик?

Полицейский Линнет протянул свой пятибатарейковый «Эвер Реди»,[55] напомнивший устройства, которые можно увидеть в кино, их используют для поисков на окутанных туманом торфяных делянках. Вероятно, он принес его, чтобы освещать себе путь домой по тропинкам после спектакля, не подозревая, что он окажется так кстати.

— Прошу вашего внимания, — произнес инспектор Хьюитт. — Мы делаем все возможное, чтобы восстановить свет, но может пройти некоторое время, пока мы сможем включить его на постоянной основе. Возможно, по соображениям безопасности придется несколько раз включать и выключать электричество. Прошу вас занять свои места и оставаться на них до того времени когда я смогу дать вам дальнейшие указания. Нет совершенно никаких причин для тревоги, поэтому, пожалуйста, сохраняйте спокойствие.

Я услышала, как он тихо говорит констеблю Линнету:

— Накройте сцену. Вон тот плакат на балконе подойдет. — Он указал на широкую полосу холста, растянувшуюся поперек балкона над главным входом: «Женский институт Святого Танкреда» — там было написано вместе с красно-белым крестом Святого Георгия и словами: «Сто лет службы. 1850–1950». — И когда вы с этим закончите, — добавил инспектор, — позвоните Грейвсу и Вулмеру. Попросите их приехать как можно скорее.

— Сегодня вечером у них крикет, — заметил полицейский Линнет.

— Что ж. В таком случае передайте им мои наилучшие пожелания и сожаления. Уверен, викарий разрешит вам воспользоваться телефоном.