Сорок дней, сорок ночей(Повесть)

Действительно, саперы целый день убирали камни, железо, выкорчевывали пеньки, бурьян выдергивали, бугорки срезали. Потом притащили железные бочки с соляркой, расставили по углам площадки.

Ночью вспыхнули костры — солярка горела весело. Стоял туман, и надежда на самолет была небольшая. А «кукурузник» все-таки приземлился. Неожиданно, бесшумно, с выключенным мотором спланировал над проливом. Немцы его заметили и открыли дикую пальбу. Однако было уже поздно.

Солдаты стали быстро оттаскивать самолет к сараям, но близко разорвалась мина — ранило двоих и повредило мотор. Летчик уцелел. Кудрявый паренек, Димка. Потащили его к себе. Он привез табак, щедро угощает. Расспрашиваем, для чего прилетел.

— Подыскать место для регулярной посадки самолетов.

Заманчиво, но вряд ли осуществимо. Территория у нас — кот наплакал, каждый метр пристрелян, пятак брось — попадут.

— А как выглядит наша земля с высоты? — интересуются ребята.

— Вся в огне. Пылает… Недаром ваш плацдарм «Огненной землей» называют.

Слышать такое лестно. Мы не сгораем в этом огне, держимся!

Направляюсь к старморначу Тулякову, может быть, разрешит швартоваться катерам и у нашего причала. В момент эвакуации, при переноске раненых от хоздвора к школе, излишне травмируем их.

На береговом наблюдательном пункте Тулякова нет, говорят, что он в школе. Небольшой пришкольный дворик, разбитая немецкая пушка, несколько моряков расхаживают вразвалку.

У ограды стоит Галинка. Необычно притихшая, грызет соломинку. Трогаю ее плечо. Она поднимает на меня беспокойные глаза.

— Ты что, больна?

— Наоборот. У меня сегодня праздник.

— Шутишь все…

— Прочитай, — кивает она в сторону разбитой пушки. На щите мелом выведено:

Партсобрание:

1. Прием в партию.

2. Вопросы улучшения обороны.

Подобных объявлений в разных местах плацдарма встречал я немало. Наскоро написанные, красовались они в окопах на куске фанеры, в медсанбате на бланке истории болезни, в противотанковом рву, вырезанные штыком прямо на глинистой стене.

— Мое заявление будут рассматривать. Ужас, как боюсь, — Галинка смотрит на меня по-детски, ища поддержки, и, волнуясь, убирает под берет свою пушистую светлую челку.

— Чего же тебе бояться? Твое имя вся армия знает… Портреты в газетах.

Моряки бурно смеются, кто-то из них, наверно, рассказывает очередную байку.

— Завидую им, чертям полосатым. Спокойные! Они тоже на прием.

Спокойные? Я бы не сказал. Ухарский вид — надвинутые на лоб бескозырки, небрежная поза, шутки — своего рода прикрытие.

За шуткой вдруг доносится (это уже тихо и всерьез):

— Я насчет устава слабоват…

— А сейчас один устав — бей немца.

Парторг Туляков все в той же обгоревшей шинели и морской фуражке выходит из школы, рукой указывает на траншею.

— Заходите, ребята, в кубрик.

Галя и моряки спускаются в блиндаж, именуемый кубриком.

Я остаюсь ждать Галинку, думаю о ней. В устах Галинки слово «боюсь» звучит неправдоподобно. Самая геройская девчонка!

Отсюда хорошо обозрима песчаная коса и то минное поле, по которому она провела десантников в первую огненную ночь. Мина на мине… А она тогда плясала, топала ногами по самой смерти. И вперед, за собой увела моряков.

Сейчас там уже протоптаны безопасные дорожки. Траншеи, землянки. Ходим. Работаем.

…Если уж по-честному, нравится мне Галинка. И глаза, и губы, и волосы. Всегда желание поцеловать ее или хотя бы дотронуться до пушистой челки. Но такая роскошь не по мне. И вижу ее редко, урывками.

Вспоминаю, какой она была в Геленджике. Женственная, дерзко-независимая, очень красивая. И в то же время грустная. Не все знали, какое горе несут ее тонкие плечи. Муж погиб под Москвой. У немцев в Новороссийске остались мать и годовалый сын…

Со скрипом открывается металлическая дверь. Кто-то выходит. Через проем двери вижу: вокруг стола, сколоченного из снарядных ящиков, тесно, бок о бок сидят парторг, коммунисты и те, кто сегодня вольется в ряды партии.

Слышится голос Туликова:

— Итак, Чумаченко — единогласно.

— Зубковский — единогласно.

— Галя…

Дверь захлопнулась. Но через несколько минут из блиндажа выпархивает вся посветлевшая Галинка.

— Можешь поздравить, доктор!

— Молодчина, — я трясу ее руки. — Вопросы задавали?

— Вопросы? Какие вопросы? — взбудораженная значительностью только что происшедшего события, она еще не пришла в себя. Встряхивает челкой. А затем взволнованно говорит: — Туляков показал красную книжечку. Простреленная, в крови… Партбилет погибшего вчера моряка. И сказал просто: «Вот, дорогие, нужно заменять верного товарища…» Поздравь меня еще раз, — тихо роняет она.

— Ты — чудо, — повторяю я.

— Такое скажешь, доктор! — Она смеется, открывая белые подбористые зубы. — Ох, доктор, милый, я такая счастливая-пресчастливая. Танцевать охота. Закружиться бы в вальсе.

И, неожиданно подхватив меня, стремительно закружила по дворику. Но вдруг резко остановилась. Из блиндажа с радостным шумом выходили моряки.

— Ну, сестричка, мы с тобой сегодня совсем породнились, — говорит один из них. — Вот я тебе от всей нашей команды хочу преподнести… В общем, одну минутку.