Сорок дней, сорок ночей(Повесть)

— Шурка ревет, руки прямо кусает. Столько мороки, пока посадили раненых, и без толку…

Ваньку, оказывается, ранило ночью возле школы, и он остался у Шуры.

— У… йодом мазаный, опять туда попало, — ругается Ванька, спуская кальсоны, залитые кровью. — Не везет…

У него касательное ранение ягодицы, рядом старый, глубокий, втянутый шрам.

— А чего же ты зад противнику подставляешь, вояка, — подначивает Савелий.

— Это не пулей, чудак… Это же снарядом, — отмахивается Ванька.

Укладываем на стол.

— Только уколов не надо, — предупреждает Ванька.

— Ерунда, — говорю я, очищая рану.

— Ерунда? Самое паршивое ранение, — кряхтит Ванька. — Меня уже раз полоснуло в это место возле Крымской. Привезли в Краснодар… Девки кругом, а мне восемнадцать! Тяжелораненых выгружают, а я стою на месте. Совестно сказать, куда ранен. Попробовал на костылях двинуться — в глазах потемнело. Тогда я матом: «Почему не берете?»

— Ты мастер ругаться, — говорит Ксеня.

— Положили на носилки и сразу в операционную. Кромсали-резали. Легче вроде стало. Потянуло по-большому, а как это сделать — ни сесть, ни подложить судно́. Спасибо старушке няне. Она говорит: «Ты, сынок, не стесняйся. У меня тоже такой, как ты, где-нибудь скитается, делай, что надо».

Сижу в блиндаже у Раи. Она тихо плачет. Перебирает письма, вещи Чувелы.

— Она мне как мама была, хотя старше всего на пять лет. Я ведь ее знала раньше… В медсанбате в Бугазе мы встретились вторично. В первый раз в Сочи. Меня в плечо ранило, привезли в госпиталь, лежу в пропускнике, жар, все как в тумане… Стону, зову: «Мама… Мама…» И слышу, как сквозь сои: «Что у тебя болит, девочка?» Она и за хирургом побежала и всю ночь дежурила возле меня… Я думала, она медсестра, а оказалось, комиссар. Ее в госпитале так и называли: комиссар Наташа!

Писем у Чувелы много, несколько фотографий. На одной любительской карточке стоит она у моря в весеннем светлом платье, в туфельках на высоких каблуках. Стройная, счастливо улыбается. Почти все письма написаны одним почерком.

— Это от одного полковника. Он по ней с ума сходит! В политотделе армии работает, — говорит Рая. — Наташа думала: он настаивает, чтоб ее отозвали на тот берег. Уже из-за одного этого она бы никогда не поехала…

Мигает, потрескивая, коптилка в нише над лежаком. Рая шуршит бумагой. Трет кулачками глаза. Я думаю о смерти. До сих пор я отгонял эту мысль. Утешал себя: «Смерть — тот же сон. Пока ты живешь — нет смерти, придет смерть — ты уже не будешь ощущать жизни». Но сейчас думаю о другом. Ведь я только начинаю жить. Ничего не успел сделать хорошего людям. Хочу еще увидеть свою маму, вернуться в родной городок, пропахший шлаком и акациями. Хочу стать хорошим врачом… От таких мыслей начинает щекотать в горле. Чувствую, что могу всхлипнуть. Встряхиваю головой. Нельзя распускать себя:

— Ничего, ничего, Рая, мы за все, за все отплатим…

ГЛАВА XVIII

Только заснул — разбудили. Вызывает командир полка. Раз вызывают ночью, — значит, срочно нужна помощь. Беру санитарную сумку, кладу бинты, жгут и стерилизатор с инструментами. Полусонный поднимаюсь по траншее. В пути несколько раз часовые останавливают окриком: «Кто идет?» Это встряхивает. Усмехаюсь, вспоминая, как недавно повар Басс-Тихий вот так же шел по траншее и часовой крикнул: «Кто идет?» Сашка вместо пароля сказал: «Басс-Тихий». «Басс, ложись, Тихий, ко мне», — приказал часовой. Вот положеньице!

В капонире командира полка душно, накурено. Нефедов, сутулясь, сидит у телефона. Взъерошенный. Лицо потное. Воротник гимнастерки расстегнут. Кажется, у него температура. Может, поэтому и вызвал?

— Слышишь, слышишь, «Второй» вырвался вперед, — кричит он в телефонную трубку. — Следи за фрицем. Да, да, ранен…

Закончив один разговор, начинает новый.

— Как ты там? Добро́! Не храбрись. Посылаю врача, — кладет трубку и поворачивается ко мне.

Вот что, доктор, ранен комбат Железнов. Уйти с участка ему сейчас нельзя: разведка боем, он занял несколько блиндажей новых. Доберешься туда и окажешь помощь на месте.

Рядом с телефоном дымится алюминиевая кружка с кипятком.

— Чаю выпьешь? — предлагает Батя. — Время есть, связной должен подойти.

Наливает мне кипятку. Пьем. Батя, отхлебывая, поеживается.

— Черт его знает, то в жар бросает, то морозно… Коленки выкручивает…

— Может, из медикаментов что-нибудь?

— Э, пройдет, — машет рукой. — Болеть не положено. Переборем! Это все старые штучки, с детства…

Нефедов проводит рукой по ежику волос:

— Откуда родом, а?

— Из Донбасса.

— А я из Вытегры. Леса, болота… Жили бедно. Пастухом был. Сапог не видел. Ну-ка босиком в осень?! Вот и застудил ноги…

Стрекочет зуммер телефона. Батя берет трубку. Хмурится. Губы передергиваются.

— Почему до сих пор молчали?! Шляпы!.. Доноси через каждые десять минут.