Сорок лет одиночества (записки военной переводчицы)

На следующий день я не поехала в тюрьму, поскольку работала переводчиком во время визита вежливости в нашу комендатуру начальника американской полиции подполковника Собалика (мать — чешка, отец — русский, но сам Собалик совсем не говорит по-русски). Беседа, как пишут в прессе, носила протокольный характер и прошла в дружеской обстановке. Во время встречи он рассказывал, что знает многих русских по работе в Вене, очень любит русскую водку, и предложил обмен — виски на водку. В конце пообещал приехать снова недели через три, на свой день рождения. Внимательно осмотрел зал, где в 1945 году была подписана капитуляция Германии и где мы организовали что-то вроде музея.

17 августа. Очередное заседание директоров. Из отпуска, загорелый и посвежевший, вернулся французский директор Фарион. Опять долго и, честно говоря, нудно спорили о пластинках, подменяя суть Устава демагогией. Американский директор всю вину валил на нашего старшего надзирателя. А потом поднял руки: “Стреляйте в меня, я виноват!”, признав, что нарушал все-таки Устав. Не придя к единому знаменателю, решили занести в протокол мнения всех директоров. Вопрос о документах адвоката для Шираха решили перенести на следующее заседание. Английский директор попросил неделю, чтобы иметь возможность посоветоваться со своим политическим советником.

25 августа состоялось последнее заседание директоров в американский месяц. Протокол подписали быстро. Вопрос о заявлении адвоката Шираха по предложению английского директора решили опять перенести, так как еще не получили ответ от своих юридических советников. Это значит до 8 сентября, то есть на две недели, так как следующий четверг — 1 сентября — смена караулов. Нам это на руку, так как у нас тоже нет определенной позиции. В посольстве нам ничего не посоветовали, ничего определенного также не сказал и юрист из Группы Советских войск в Германии. Решили запросить Москву. В “разном” ни у кого ничего не было, все спешили, устали. Зато у председательствующего целых шесть вопросов. И все о ремонте тюремных помещений. Испортилось отопление в камерном блоке и фактически нельзя регулировать степень обогрева. Облупились стены в коридоре, ведущем в ванную комнату заключенных. В ванной к тому же требует ремонта пол. На это американскому директору указал его генерал во время инспекции. Решили покрыть изношенный пол линолеумом. Затем утвердили смету на ремонт тюремной кухни — 1200 марок. Теперь главным поваром в тюрьме будет работать бывший шеф-повар столичного болгарского ресторана “София”. Мы его внедрили по “рекомендации” болгарских друзей. С 1957 года не проверялось противопожарное оборудование. Поручили это английскому директору. Поскольку каждый год приходится тратить около 4 тысяч марок на подрезание травы в тюремном саду, решили марок за 500 (французский директор Фарион принес проспекты) купить машинку для подрезания травы. Ответственность за ее эксплуатацию выпала на истопника-югослава Кадича. За ним закрепилась репутация лодыря: сытая, всегда заспанная физиономия, внушительных размеров живот, любит выпить, но уж никак не работать. При виде директоров немедленно принимает вид очень занятого человека. Все это знают, поэтому, когда английский директор Бенфилд пошутил, чтобы обязательно купили косилку с мягким сиденьем, тогда Кадич будет чаще на ней ездить, шутка была принята с пониманием.

В сентябре уходит в отпуск санитар Боон. У этого голландца много разных обязанностей. Он открыто не любит заключенных, презрительно называет их “министрами”. Если кто-нибудь из заключенных проявляет какое-то недовольство, например, считает, что ему дали холодный кофе, Боон спокойно забирает его, ставит на электроплитку, а степень нагрева определяет, опуская палец в чашку. Когда Гесс жалуется на боли в животе, Боон делает ему укол дистиллированной воды. И тот, успокоившись, засыпает. Психотерапия. На время отпуска обязанности санитара будет временно исполнять английский врач. Английский директор от имени всех своих коллег поблагодарил председательствующего “за прекрасно проведенный” месяц и гостеприимство в офицерской столовой. Все остальные присоединились, согласно кивая головами.

27 августа на цензуре порезали почти все письмо жены Гесса. Она без конца передавала ему приветы от старых знакомых. Прекрасно знает, что нельзя упоминать в письмах фамилии посторонних, и тем не менее… Вручили Гессу одни бумажные полоски вместо нормального письма.