Здоровяк не двинулся с места, глаза закрыты тёмными очками, что в них – не определишь. Но я догадывался, что выбирать ему непросто. Женщина в белом по имени Шэнь Яояо спокойно стояла перед ним, высоко поднятая грудь готова в любой момент принять обжигающую пулю. Большой Лань повертел в руках сигару, будто бы рассеянно отшвырнул её в сторону джипов и зашагал к своему «Кадиллаку». Водитель метнулся открыть дверцу. «Кадиллак» быстро сдал назад, вывернул и с визгом вылетел на шоссе. Четверо здоровяков вытащили из чёрных плащей оружие. Последовал град выстрелов, и три джипа покрылись пробоинами. Два «Вольво» рванулись вслед за «Кадиллаком» и скрылись в облаке пыли. В храме плотной пеленой тяжело повис едкий пороховой дым. В испуге я громко раскашлялся. То, что произошло у меня на глазах, было прямо классическим эпизодом из кино. Это происходило не во сне, и доказательством тому были и три джипа в лужах масла со спущенными шинами, и четверо мужчин в белом, застывших истуканами. Доказательством могла послужить и эта поразившая меня своим поведением женщина. Я заметил, как из-под тёмных очков у неё катились слёзы. Дальнейшее обрадовало меня ещё больше: она направилась ко входу в храм. Шла она очень красиво. Бывают женщины симпатичные, а ходят некрасиво; а бывает, что походка красивая, а сами они не очень. У этой же и фигура великолепная, и облик прекрасен, и походка просто блеск – редко такое встретишь. Поэтому даже Большой Лань, бездушный, как заиндевелый чугун, не решился выстрелить в неё. И ведь по походке не скажешь, какое потрясение она пережила пару минут назад. Видны прозрачные шёлковые чулки, и нога в таком чулке возбуждает ещё больше, чем нога обнажённая. На внешней стороне высоких замшевых сапог болтаются кожаные кисточки. Чтобы видеть её тело в полном объёме, нужно было поднять голову, а так я видел лишь его часть ниже пояса. Она шагнула через порожек ворот, и густой аромат породил в моей душе трепет. Таких высоких чувств я в своей подлой душонке никогда не испытывал, а вот сегодня испытал. Смотрю на её точёные колени, и аж губы трясутся. Так и представляю себе, как припадаю к ним, но куда там – духу не хватит. Мудрейший, я, Ло Сяотун, когда-то был шпанёнок, которому море по колено, титьки жены императора – попадись они мне – и то не побоялся бы погладить, а вот сегодня струхнул. Ручка молодой женщины погладила мудрейшего по голове. Силы небесные, чудны дела ваши, вот ведь дикость, вот счастье – мудрейшего по голове. А вот меня по голове не погладила. Отважно поднял полные слёз глаза в надежде, что она погладит и меня, но увидел лишь её ослепительный силуэт. Мудрейший, ты слышишь, что я говорю?
В полдень, когда отец с маленькой сестрёнкой на руках снова появился во дворе нашего дома, мать казалась совершенно спокойной, словно отец никогда и не уходил, а просто сходил к соседям. Поведение отца тоже было для меня удивительным. Вид мирный, движения естественные, будто это не павший духом мужчина, который входит в дом второй раз после мучительных душевных переживаний, а верный муж, возвратившийся с ребёнком домой после встречи с друзьями на досуге.
Мать скинула верхнюю одежду, надела потрёпанные серые брезентовые рукавицы, почистила котёл, налила воды, принесла дров и зажгла огонь. Я с удивлением заметил, что она использует не старую резину, как раньше, а лучшие сосновые дрова. Сосну применяли на строительстве дома, и мать собрала остатки на дрова, но берегла их, словно ждала какого-то торжественного праздника. По дому распространился аромат горящей сосны, и от света огня на душе сделалось тепло. Мать уселась перед печкой в приподнятом настроении, будто только что продала машину частично негодного утиля, а инспекторы местной компании этого не заметили.
– Сяотун, сходи-ка в дом Чжоу, пусть отвесят три цзиня колбасы. – Вытянув ногу, она достала из кармана штанов и протянула мне три десятиюаневые бумажки и скороговоркой добавила: – Смотри, чтобы свежая была, а потом по дороге купи в лавке три цзиня лапши.