Сорок роз

Сейчас шуршало и потрескивало в печи. Брат оказался прав. Сложившаяся за десятилетия картотека — окружности груди у дам, длина ног у господ — канула в огонь. Когда Мария обернулась, пальто и котелок, вот только что висевшие на вешалке, исчезли. Она вышла в переднюю, где ухмылялся фарфоровый арап, приоткрыла дверь и в щелку увидела Арбенца, который спешил прочь — только полы пальто разлетались. Как старая ворона, подумала она, и Арбенц правда оторвался от земли и с тоскливым карканьем, быстро замиравшим вдали, полетел прочь по туманной вязовой аллее.

Ворона оставила чистый стол: линейка, семь остро отточенных карандашей, плотно завинченная чернильница, начищенные перья, шеренга штемпелей и пресс-папье для промокания влажных красных циферок. Швейные машинки накрыты футлярами, шкафы освобождены, но на чертежной доске у высокого окна Мария обнаружила фантастический набросок. Должно быть, его сделал папá и предназначал для вечернего платья молодой дамы: подводный мир, где стилизованные дельфины несли русалок с волнистыми волосами сквозь леса вьющихся растений.

Ее наверняка ждут в доме, но Марию вдруг охватила усталость — нужно немножко отдохнуть. Она улеглась на зеленое сукно большого портновского стола, зажала ладошки между колен и стала слушать гул печи. Мало-помалу он затихал, жар угасал. Некогда знаменитое на весь мир ателье будет теперь спать глубоким, честно заслуженным сном, и, наверно, ей, последней из Кацев, можно тоже чуток поспать за компанию. В вышине, среди звезд, стояли погасшие буквы. Земля сделалась безымянной.

Предки

Жил-был чемодан, старый, тяжелый. Родом из Галиции, самой нищей среди коронных земель венского императора; он содержал в себе все имущество странника, который его нес: ножницы, кларнет, божественные книги и молитвенные ремни. Шагали они по земным просторам, странник и его чемодан, зимой скользили по льду, летом взбирались на холмы, чтобы послушать жалобы ветра, восхититься кульбитами жаворонков в вышине, а ночами полюбоваться мерцанием Млечного Пути. Перелезали через полосатые черно-зеленые пограничные шлагбаумы, а если опасались заплутать в лесу степных трав, то следовали за телеграфными проводами, что прорезали небо словно линейки нотного стана. Дороги терялись в жаре, дождевых шквалах и снежной круговерти, но, когда далеко на горизонте садилось солнце, латунные уголки чемодана взблескивали, напоминая усталому, измученному путнику, обмотавшему тряпками стертые в кровь ноги, о его мечте, о золотом Западе.

И вот однажды, на третий год странствия, туманно-багряным осенним вечером впереди, за озером, грозной, темной стеной поднялись Альпы. Чемодан тем временем успел изрядно полегчать, но более не пожелал сдвинуться с места. Останься здесь, сказал он страннику.

Здесь же болото, возразил тот, летом комаров видимо-невидимо.

Зато люди не станут тебе докучать, сказал чемодан.

А чем я на жизнь заработаю!

Ножницами, Кац, ты ведь портной.

И действительно, в пустом чемодане еще гремели ножницы. Ну вот, портной построил на берегу лачужку, крытую камышом, предложил в ближайшем городке свои услуги, обзавелся первыми заказчиками, познакомился с пригожей, чернокудрой девушкой и взял ее в жены. Жили они счастливо, родили сына, а поскольку были бедны и денег на покупку колыбели не имели, постельку для ребенка устроили в верном старом чемодане. Крепче всего мальчик спал на шелку, и мать, тетешкая сына, называла его своим милым котеночком,[12] Шелковым Кацем.

Как-то утром портной по обыкновению сидел на столе, только лицом был белый как снег, а рука с ножницами окоченела в камень.

— Наряд усопшего, — сказала мать сыну, — его дела, добрые и дурные, а также истории, какие станут о нем рассказывать, опять-таки добрые и дурные.

Сын обул отцовы сапоги, надел отцову шляпу, которая съехала ему на нос, и отправился в городок, дабы сообщить всем и каждому о случившемся.

— Вы знаете портного, люди? Мастерская у него на болоте. Ночи напролет он трудится, и, лежа в чемодане, я слышу щелканье его ножниц. Однако нынче утром…

— Кто ты такой?

— Его сын.

— Как твое имя?

— Шелковый Кац.

— Чего ты хочешь, Шелковый Кац?

— Могилу для отца.

Просьбу отклонили. Здешнее кладбище, объяснили ему, предназначено для христиан, а коли ему требуется могила, надобно ехать в большой город, где у евреев есть свое кладбище. Но до большого города путь неближний, и сын устроил могилу подле лачуги. Сверху он водрузил камень, выбил на нем имя, а под именем — шестиконечную звезду. Чтобы не дать болоту поглотить могилу, они с матерью насадили вокруг многие сотни ивовых черенков. Ивы высосали воду, превратили берег в хорошую, твердую почву. В скором времени там выросли и березы, осеребрили своим отблеском камышовую крышу, отовсюду слетались птицы, строили гнезда, выводили птенцов, распевали песни. Место, выбранное чемоданом, расцвело как райский сад.

* * *