Сорок третий

Дорогой Давид! Со времени твоего ухода из нашего подразделения в нем прибавилось генералов, но не прибавилось ударной силы. Нашему брату стало жить скучнее, ибо то, чем жили раньше, отошло как-то на другой план: можно работать и не работать — никто этим не интересуется. Пропало ощущение газетного темпа и нерва. Правда, ездилось, писалось, печаталось, но как-то уж не так, какая-то пружина выпала, потерялась.

За время, которое отделяет твой отъезд от нынешних дней, у меня вышла одна книжка в Москве. В нее вошли по большей части стихи, написанные еще в твоих командировках, и поэтому я считаю своим долгом послать ее тебе как рапорт.

При первом же попутном ветре (если к тому времени война не кончится) постараюсь поехать по основному маршруту, то есть на запад, и уж конечно буду ладить попасть к вам…»

Но попасть к нам Суркову не удалось. В эти дни его назначили редактором «Литературной газеты», и, понятно, он был накрепко привязан к редакторскому креслу.

Часто ко мне приезжали краснозвездовцы. Не всегда по прямой редакционной командировке, а просто, выезжая на фронт, они иногда делали крюк, чтобы попасть в нашу армию, и порой оседали здесь надолго.

Навестил меня Василий Гроссман вместе со своим другом и неизменным спутником Петром Коломейцевым, начальником танкового отдела редакции. Это была неразлучная пара. «Чудесный человек, умный, с большим вкусом, тонкий и прекрасный человек» — так писал о нем Гроссман. Это была действительно неразлучная пара, и какие-то черты характера у них были схожими. Коломейцев был так же неразговорчив, как и Гроссман и как другой близкий друг его, Андрей Платонов. Не раз я заставал их втроем в какой-либо обезлюдевшей редакционной комнатке. Сидят либо рядышком на диване, либо поодаль один от другого и молчат, словно ведут между собой беседу на одном лишь им известном языке.

У меня — в 38-й армии — Гроссман и Коломейцев тоже почти целый день молча просидели — все слушали мои рассказы о том, как живет и действует армия, какие жгучие вопросы нас «мучают».

Коломейцев был кадровым танкистом. Гроссман тоже питал к этому роду войск симпатию. Конечно, они поинтересовались, есть ли танкисты в составе нашей армии и как они действуют. Да, сказал я, есть у нас 20-я гвардейская танковая бригада полковника Бабаджаняна. Хорошо воюет.

Фамилия командира бригады Амазаспа Бабаджаняна мною никак не связывалась с одним из героев повести Гроссмана «Народ бессмертен». Совершенно индифферентно, показалось мне, отнесся к ней и Василий Семенович. А между тем нас обоих ожидал сюрприз.

Осенью сорок первого года Гроссман побывал в районе жарких боев на Украине, под Глуховом. Там героически действовал 395-й стрелковый полк, отбивавший яростные атаки немцев на правом берегу реки Клевень, — он прикрывал отход наших войск. Силы были неравные, но противнику не удавалось опрокинуть или хотя бы оттеснить полк за речку. Писатель решил написать о нем и хотел пробраться за речку к Бабаджаняну, командиру полка, но политотдел дивизии его не пустил. Путь на правый берег Клевени был тяжел и опасен, посылали туда с боеприпасами и продуктами лишь специально отобранных, выносливых людей; они порой пробирались по-пластунски среди кочек и болот.

Впечатления от боев под Глуховом нашли отражение потом в повести Гроссмана «Народ бессмертен», публиковавшейся в восемнадцати номерах «Красной звезды». В процессе работы над ней автор наводил справки: что же сталось в конечном итоге с 395-м полком? Ему сказали, что полк с честью выполнил свой долг, но понес большие потери. Убитым был объявлен и командир полка Бабаджанян.

С самого начала судьба повести сложилась вполне счастливо. Это засвидетельствовано и самим автором. Гроссман тогда писал своей жене Ольге Михайловне в Чистополь:

«Милая моя Люсенька, вчера послал тебе срочную телеграмму, что повесть моя принята к печати в «Красной звезде». Ортенберг прочел ее, вызвал меня ночью и, представь себе, даже обнял меня и расцеловал, наговорил кучу самых лестных слов и сказал, что будет печатать повесть без сокращений, всю от первой до последней страницы. Можешь представить себе, как я был чрезвычайно обрадован… Посмотрим, как примет ее читатель. Вопрос этот тоже немаловажный…»

А вот выдержка из другого письма Гроссмана:

«Удивительно, что теперь, во время войны, в военной газете с редактором — дивизионным комиссаром мне оказалось гораздо легче, чем со всеми другими. Редактор исключительно широко и смело подходит к печатанию повести — он уже получил несколько хороших отзывов с фронта и очень доволен, говорил, что повесть сразу вызвала интерес. Получил и я несколько комплиментов, между прочим, от Эренбурга. Но самое удивительное, что от редактирования работа делается лучше, а не хуже… Я теперь в редакции самый нужный человек. Ночую там, так как корректуру правят до 2–3 часов утра».