Сорок третий

Вернусь к Сталинграду. И прежде всего — к Мамаеву кургану. Не забыть мне тот день и ту ночь середины сентября сорок второго года, когда мы вместе с Константином Симоновым были на его вершине, где разместился наблюдательный пункт 62-й армии. Мы стояли рядом с начальником штаба армии генерал-майором Н. И. Крыловым и членом Военного совета дивизионным комиссаром К. А. Гуровым. Бой шел близко, его панорама была отчетливо видна без стереотрубы. Видно было, как немцы все ближе подходят справа и слева; в центре они находились несколько дальше. В наступавших сумерках резко выделялась огненная дуга переднего края.

Удастся ли удержать Мамаев курган? Этого мы не спрашивали. Такие вопросы я вообще старался не задавать. В памяти у меня засел один очерк Евгения Петрова. Летом сорок второго года редакция командировала его в осажденный Севастополь. В присланном оттуда очерке были такие слова:

«Когда моряков-черноморцев спрашивают, может ли удержаться Севастополь, они хмуро отвечают:

— Ничего, держимся.

Они не говорят: «Пока держимся». И они не говорят: «Мы удержимся». Здесь слов на ветер не кидают и не любят испытывать судьбу. Это моряки, которые во время предельно сильного шторма на море никогда не говорят о том, погибнут они или спасутся. Они просто отстаивают свой корабль всей силой своего умения и мужества».

Эти слова запали мне в душу, и где бы на фронте я ни был, какой бы критической ни была обстановка, я никогда не спрашивал: удержитесь ли?..

Мы прекрасно понимали, что здесь, на Мамаевом кургане, обстановка крайне тяжелая и станет еще тяжелее. Не могли мы, да и не только мы, тогда знать, что Мамаев курган станет навеки священным и что именно здесь, на этом клочке родной земли, политой кровью наших воинов, израненной, перепаханной снарядами и минами, будет через четверть века после войны сооружен величественный памятник-монумент героям Сталинградской битвы, что сюда благодарные потомки придут, чтобы склонить свои головы перед мужеством советского солдата, сражавшегося за Родину, за свободу и мир всех народов.

Василий Гроссман еще тогда почувствовал это и уже в конце октября напечатал очерк, в котором заглянул в будущее. Были там такие строки:

«Много хороших людей погибло в этих боях. Многих не увидят матери и отцы, невесты и жены. О многих будут вспоминать товарищи и родные. Много тяжелых слез прольют по всей России о погибших в боях за курган. Недешево досталась гвардейцам эта битва. Красным курганом назовут его. Железным курганом назовут его…»

После войны я впервые побывал здесь спустя тридцать лет. Вместе с делегацией журналистов мы выехали в Волгоград. Не узнал я город: он действительно «возник из пепла». Пришли на Мамаев курган, к памятной стене и неожиданно для себя увидел выгравированные на ней слова: «Назад от Сталинграда для нас дороги больше нет. Она закрыта велением Родины, приказом народа». И под этими строками два близких моему сердцу слова: «Красная звезда».

Вспомнил, откуда эти строки. Дело было так. В сентябре сорок второго года мы с Симоновым выехали в Сталинград… Прибыли на КП фронта, где нас встретил командующий фронтом А. И. Еременко. Затем поспешили в глубь подземелья у берега реки, в котором размещался КП, к члену Военного совета фронта Н. С. Хрущеву. Вид у него был довольно кислый. У меня сложилось впечатление, что он не был расположен к разговору с кем бы то ни было. Эту сцену «с натуры» очень точно записал Симонов:

«В одном из отсеков с койкой и столом сидел Хрущев и подписывал какие-то бумаги. Я сел в сторонке, а Ортенберг довольно долго расспрашивал Хрущева о положении дел… Положение дел было тяжелое. Хрущев был мрачен и отвечал односложно. Потом вытащил папиросы и стал чиркать спичку за спичкой. Но спички мгновенно гасли, в тоннеле была плохая вентиляция. Он чиркнул подряд, наверное, спичек двадцать и раздраженно отшвырнул спичечный коробок и папиросы. В это время ему снова принесли на подпись какие-то бумаги, и он, кажется, был доволен, что это дает возможность прервать разговор и углубиться в чтение. Чувствовалось его явное нежелание говорить с нами, да и говорить в тот момент с корреспондентами было тягостно…»

Отсюда мы направились в подземелье у реки Царицы, где разместился штаб фронта, и, усталые, завалились спать и сразу же заснули как мертвые. Утром проснулись — все тихо. Вышли из отсека. Машинок нет. Телефонисты сматывают линии связи. Людей мало. За ночь штаб в чрезвычайном порядке эвакуировался на противоположный берег реки, в лесок возле деревни Ямы. Лица у тех, кто еще остался, постные, настроение скверное — люди не скрывали своей тревоги за судьбу Сталинграда. Остался у нас тревожный осадок и от встречи с Хрущевым и штабными офицерами: все ли уверены, что отстоим город?