Сороковник. Части 1-3 (+1 гл. 4 части)

— Так я уже поставила. Запомнила ещё вчера, что и как. Я же многое видела, только сказать не могла, язык не слушался почему-то. И слова…

Я захожу в дом и испытываю лёгкое потрясение. Она не только поставила кипятить чайник, но и застелила стол скатертью, выставила чашки, достала сахар, салфетки разложила. Увидела, должно быть, в окошко, что мы с Яном заняты, и тоже решила подсуетиться, порадовать. А я-то совсем недавно ляпнула, что меня больше ничем не удивить! Нет, я, конечно, была готова к изменениям, но к таким разительным…

— Так что — слова? — спохватываюсь.

— …никак не давались. Я забыла, что и как называется. А сегодня проснулась — и поняла, что могу говорить. Здорово, правда? — Машинально киваю. Ян по стеночке просачивается мимо нас в ванную, растеряв весь боевой дух. У него очередная стадия «девчонкофобии».

Геля с удивлением смотрит вслед. Точно, всё вчера примечала. Запомнила ведь, что мальчик — товарищ по играм, по рисункам, друг. Вот ей и непонятно, почему он сейчас такой странный, её избегает.

— Иди-ка сюда, — отвлекаю. В шкатулке нахожу несколько атласных лент, и Геля, не задумываясь, выбирает из них красную, такую же, как на куколке. Не торопясь, сама её вплетает. Глаза так и лучатся от удовольствия, ей всё в радость, самые простые действия.

— Геля, — решаюсь я спросить, — а как много ты помнишь?

Она серьёзнеет.

— Я помню себя уже здесь, и то, как ты меня окликнула. Что-то было раньше… — Сжимает виски, качает головой. — Нет, то совсем смутно. Помню, как Мага угадал, как меня зовут. И Яна, и… — она вдруг заливается краской. — И Михаэля. А что до того было — нет, никак. Голова болит, когда пытаюсь…

— Стоп-стоп, — прерываю поспешно. — Болит — не напрягайся. Есть тут у нас один специалист по ментальным блокам, он тебе поможет, будь уверена. Кстати, а почему ты его так назвала?

Она хлопает ресницами. Снова краснеет.

— Ужасно сложное имя. Так привычнее.

Да? Что ж, не буду её смущать. Привычней, так привычней. Может, в их краях действительно полным-полно таких имён: Михаэль, Габриэль, Тариэль… Надеюсь, что к знакомому созвучью прицепится однажды какое-нибудь воспоминание, поможет восстановить хоть какую-то картинку. Домой девочке уже не вернуться, но всё же с памятью лучше, чем совсем без неё. Прошлое нужно всем.

Я смотрю на Гелю с умилением. Теперь, когда она, наконец, заговорила — можно не сомневаться, окончательное выздоровление не за горами. У меня к ней множество вопросов, и я не знаю, с чего начать, но тут в разговор вмешивается закипевший чайник и волей-неволей разрушает идиллию.

К чайнику Гелю пока не подпускаю — мало ли, уронит, ошпарится, а вот пирог порезать, красиво разложить по тарелкам овощное рагу, посыпать свежей зеленью — это пожалуйста. Ненавязчиво за ней приглядываю. Движения у неё изящные, уверенные и лишь иногда замедлены, но не от внезапного ступора, как случается, когда человек на ходу забывает, что собирался сделать — нет, просто она не слишком хорошо ориентируется в новой обстановке. Как я, например, когда попаду на чужую кухню, испытываю затруднение при поисках ножей-вилок, полотенец, мусорного ведра — логически знаю, где эти предметы должны быть, но иногда и не с первого раза нахожу… В общем, девочка адекватна. Я довольна. И вдруг чувствую, словно громадная гора скатывается с моих плеч.

Погоди, шепчет внутренний голос. Ты же не оставишь её вот так сразу? У тебя ещё несколько деньков впереди, чтобы убедиться: теперь она не пропадёт. И можешь ехать в квест спокойно…

За завтраком Ян сидит, словно аршин проглотив, замкнутый, закаменевший лицом. Косит на Гелю чуть ли не с враждебностью. Она словно не замечает — ухаживает за ним, как за братишкой, чай наливает, пододвигает мёд, а парень то краснеет, то бледнеет попеременно. Гелю это огорчает.

— А рисовать будем? — растеряв весёлость, робко спрашивает после завтрака. Ян смотрит с сомнением, но обидеть отказом не решается, и потому командует:

— Ладно. Неси уж. Видела, куда я вчера всё убрал? Там, в зале…

Она срывается за тетрадями и карандашами. А я тереблю его:

— Ян, ты что такой замороженный? Можно подумать, ты её боишься.

Он даже ёжится.

— Понимаешь… — И выдаёт: — Воспитанная она больно. Так и боюсь сдуру чего лишнего ляпнуть.

— У-у, — говорю с облегчением. — А я то уж думала… Не комплексуй. Она нормальная девчонка, просто в другом обществе росла, где свои обычаи. Мы же все — из разных миров, и ничего, приспосабливаемся. Я тебе тоже наверняка со своими странностями кажусь.

— Ты ж не важничаешь, — смущённо говорит он.

— И она не важничает. Поди, помнит, что ещё вчера её с ложечки кормили и носились, как с дитём. Она тебе, между прочим, благодарна за то, что помог с рисованием, видишь, как они ей память раскручивают. И огорчается, что ты он неё нос воротишь.

— Так я…

— Идите-ка вы оба в зал да ставни откройте, чтобы света было побольше. Столы там большие, за любым разместитесь. А тут вы только под ногами будете путаться. Я, считай, два дня на кухне не занималась, приберусь немного.

Пусть учатся приспосабливаться друг к другу. Это тоже воспитание.