Сороковые... Роковые (СИ)

   -Мало кто знал, что у Леша была запасная 'лежка', основательно сделанная и тщательно замаскированная. Вот там-то и выхаживал он своих раненых, там же имелась и банька, замаскированная большой кучей валежника. Мужики припустили бегом, а Леш, бурча и плюясь, наводил порядок на истоптанной поляне, не опасаясь, что кто-то увидит следы его ребятишек, немцы знатно натоптали, да и небушко хмурилось, обещая знатный и затяжной снегопад .

   И снегопад не подвел - снег валил и валил, и, казалось, все погребено под этим большим слоем снега. И нет никакой войны, одна безмолвная белая пустыня вокруг. Немцам же снегопад прибавил головной боли, машины вязли в снегу, расчищенные колеи через час засыпало вновь, и многие машины, занесенные по стекла кабин, едва торчали из снега. Немцы набивались в дома, даже в ветхой избушке Гущевской бабульки остановились немцы. Два пожилых и один совсем юный ввалились с громким топотом, молодой начал было орать и замахнулся на бабку, но тут же умолк, получив затрещину от пожилого. -Гроссмутти, нихт боятс, дойче зольдатн нихт ершиссен.

   -А я, милок, уже давно свой век отжила. От ня знаю чаго небо коптить ешчё приходится! - бабка нисколько не испугалась хрицев.

   А хрицы удивили: послали куда-то молодого, и через час он, весь занесенный снегом, притащил охапку прутьев и кольев. Затопили печку, самый старший начал колдовать над варевом. Бабулька, чтоб не мешать, потихоньку, держась рукой за печку, ушла в закуток, старший опять дал подзатыльник молодому, сказав при этом на немецком:

   -Эта старая бабушка большую трудную жизнь прожила, а ты, негодник, на неё замахиваешься. Она мне мою бабушку напомнила. Старость надо уважать!

  . Приготовив варево, налил в щербатую миску супу до краев и отнес гроссмутти:

   -Битте, ессен!

   -Стукнула дверь, и в избушку ввалился пацан с небольшой связкой сучков, увидев немцев - замер. -Унук мой это, ня трогайте!

   Старший кивнул и молча налил ещё одну миску варева:

   -Ессен, киндер!

   Киндер не заставил себя долго ждать, подчистил в момент и, помыв миску, сказал немцам:

   -Данке шён!

   С пятого на десятое, едва подбирая слова, они объяснились с внучком, что долго не задержатся, как только прекратится ужасная погода, они, водители, двинутся дальше, пусть гроссмутти не боится, они мирные немцы

   -Да уж, мирные! - пробурчал себе под нос мальчишка. Снег валил еще день, и наконец-то прекратился, выглянуло холодное солнце, и по всей деревне засуетились, зашевелились немцы. Чистить дорогу согнали всех, даже школьникам младших классов велено было идти разгребать снег. И только к вечеру вызволенные из снежного плена машины, ревя и пробуксовывая, двинулись по проложенной танком колее, время от времени застревая, они потихоньку поехали дальше.

   Гроссмутти старший немец оставил несколько банок консервов, немного соли и пару буханок дубового хлеба.

   И к вечеру же хватились Гущева, жена была уверена, что он где-то пьянствует с Яремой, а дружки думали, что он отсиживается у хате. Искали долго, но так и не нашли. Только по весне, когда снег начал таять, нашли его неподалеку от дома. Оглядев и не найдя пулевых следов, решили, что пьяный заблудился в той круговерти, что случилась зимой. Собаке-собачья смерть, никто в деревне не опечалился, а пацан его, наоборот, перестал ходить с опущенной головой.

   Весна совсем не спешила в сорок втором, март случился, как январь, за три дня выпало снегу как за месяц. Опять застревали машины в снегу, опять выгоняли всех на расчистку дорог. Еле-еле, по воробьиному скоку собиралась прийти весна, снег к концу месяца посерел начал просаживаться, но тепла все не было. Небо хмурилось. Казалось, на всей планете такая серая хмурая погода, видимо сама природа ужаснулась на непотребства, вытворяемые людьми, и наказывала род людской за слезы и смерти.

   В Березовке было стыло, серо, уныло. Местные почти восстановили барский дом, Краузе-старший переехал туда жить, а сушеный сыночек наконец-то перестал торчать здесь постоянно и мозолить всем глаза. Теперь он наезжал или в воскресенье, или, случалось, посреди недели, а то и дней десять его вечно недовольную рожу не видели березовцы.

   Дед Ефим иной раз составлял компанию Иоганновичу, сидели два пожилых человека, разговаривали обо всем, и забывалось порой, что где-то идет война, гибнут люди.

   -Эх, Иоганнович, - как-то не выдержал дед, - скажи мне, чаго людям не хватаеть? Ведь жизня и так короткая. От мы с тобою - недавно молодЕжь были, а гляди, кости ломить, спина не гнеться, усе болить, а кагда устарели? Навродя от тридцатка только и исполнилася, ан нет, уже совсем старые деды.

   -Ты-то, Ефим, настоящий дед, а я и дедом-то не стал. Старшенький карьеру делал, а Пауль... тот в науке весь, а так хочется быть уверенным, что не прервался твой род... дождусь ли?