Сороковые... Роковые

А посля Нового сорок чатвертага года была у братьев Крутовых огормная радость. Батька их, Родион, прислал два фото, на одном он один, у командирских погонах, с медалями и орденом Славы 3 степени. А на другой они стояли, обнявшись, с Панасом. Как опять рыдали бабы от радости, что видят живыми земляков.

А Гринька с Василем разглядывали батькины награды.

— Якись геройские награды!! — восхищались деды Ефим и Егорша. — Батька ваш икононстас целый имееть. От мядаль так мядаль — «За отвагу». Ай да батька, ай да Родя!!

— Ешче глянь, дед, «За боевые заслуги» и «За оборону Сталинграда»!

Гриньку просветил секретарь насчет ордена Славы. Сказал — самая почетная награда, как Георгиевский крест в царской армии. И не было лучше занятия у пацанов по вечерам, как разглядывать фотограхвии батьки.

Весна выдалась ранняя, бабы радовались дружно взошедшей озими, размечали и прикидывали, где чаго садить, деды отвоевали участок под самосад.

— Вы, сороки, кисеты вона шейтя, будем воинству самосад у кисетах посылать, як вырастеть!

Леший часто наведывался в деревню, Волчок непременно был с ним, все так же истово любил Крутовых и постоянно находился возле них. Сегодня Лавр пошел в Раднево, в райком. Волчок остался с Василем, который нянчился с Дуняшкой и Полюшкиными малыми, помогали ему шустрые погодки, девчонки Лисовы, пока шла пахота и посевная занятий не было. С утра и до позднего вечера все были в поле, земля подсохла, и все спешили приготовить землю для посадки овощей. Иван Никихворович с дедами в МТС смогли наладить старенький трактор, вот он и мотался по колхозным полям, вспахивая самые сложные участки, заросшие за два года всяким чертополохом и будыльями.

Василь заскочил перекусить, Волчок лежал возле спящей у коробе Дуняши, по улице неспешно двигалась старенькая лошадь районного почтальона. Остановилась возле скособоченного дома Пиничей, с телеги кое как слез якой-то мужик в солдатской шинели, Василь, дожевывая на ходу картоху, вглядывался в незнакомого мужчину, который стоял опираясь на палку и покачивался, разглядывая нежилой дом.

— Явно из госпиталя хто? — подумал Василь.

А мужик, как-то очень тяжело опираясь на палку, дохромал до лавочки, оставшейся у двора ещё с тех довоенных пор, и опустился на неё. Василь вышел из двора, начал подходить к солдату.

— Дядь, ты кого ищешь-то, мож… — и не договорил, сзади раздалось необычное для Волчка поскуливание, такое жалостное, Василь резко обернулся и замер…

Волчок — их сильный и умный зверь, никого и ничего не боявшийся, полз на брюхе, и как какой дворовый пес жалобно скулил. У Василя открылся рот, а солдат как-то встрепенулся и, увидев ползущего к нему волка, негромко произнес:

— Узнал, друг мой волчище? Узнал?

Волчище дополз до него и, встав на лапы, принялся лизать солдата, тот крепко-крепко обнял волка и спрятал лицо у него на шее. Василь и подбежавшие малые ребятишки тоже молчали. Волчок, все так же поскуливая, мордой подтолкнул лицо солдата. Тот поднял глаза и увидел мелкую деревенскую ребятню.

— Ребята, кто-нибудь знает Марья Ефимовн… — и тут заорал на всю улицу Василь…

— Пашкаааа, Пашка… Пашенька!! — он бросился к солдату и осторожно обнял его, боясь причинить боль, видел же, что солдат совсем слабый.

— Пашка! — плакал навзрыд Василь, — Пашка! А мы тебя усей деревней… Пашкааа!!

Солдат аккуратно похлопал его по спине:

— Не плачь, вот он я!

— Глань, — позвал Василь шуструю замурзанную девчушку. — Глань, добеги до Стеши, тихонько, чтобы бабы никто не слышал, скажи, что Пашка из госпиталю приехал, пусть она Ефимовну сюда отправить, только громко не говори, а то у Ефимовны сердце не выдержить.

— Цыц, малышня, тут стойте, нельзя Ефимовну расстраивать раньше времени!

Гланька мгновенно сорвалась с места, а Василь все также осторожно присел рядом с Пашкой. Пашка обнял его:

— Совсем большой стал, а Гринька где-же?

— У поле, все пашут, даже уроки пока отменили у школе.

— Как вы тут живете-то?

— А ничаго, шчас совсем хорошо, а при хвашистах трудно было. Ты, Паш, не волнуйся, матка твоя с нами живёть с осени, як они прийшли от хата полуразвалилась, а у нас матку убило и дед пропал, от мы усе и живем. Ешче Стешка с дочкою.

Стешка, выслушав Гланьку, радостно всплеснула руками, потом побегла на дальний конец поля, где ругался с трактористом Гринька.

— Мал ешче меня учить, пацан сопливый.

Пацан распахнул кожушок.

— Может, и сопливый, а на печке не сидел!

Мужик, увидев Гринькину медаль, пробормотал:

— Извини, ну не ори, шчас запашу огрехи.

Стешка отозвала Гриньку в сторону, что-то серьезно ему пояснила, он вздохнул.

— Тоже хотелось бы к Пашке побежать, да Стеша тама нужнее будеть, ай сомлееть их Марья Ефимовна як тогда, а с няго якая помошчь? — Ладно, вечером бабам только и скажу, а то все бросют, убегуть.

Стеша хитренько позвала Ефимовну, сказав, что приехали из Роно и требуют их для разговору. Ну пошли и пошли, все продолжали работать, только Гринька постоянно посматривал в сторону деревни и вздыхал.