Сороковые... Роковые

Варя с трудом приходила в себя, её шатало из стороны в сторону, когда она потихоньку, держась за стенку или печку, начала ходить по хате. Как бережно ухаживал за ней Герби, он старался предугадать любое её желание, подать ли водички, проводить до дверей на улицу, до которых доносил её на руках, сокрушаясь, что его либе фрау стала очень легкой и худой.

Только через неделю Варя пришла в себя. Теперь, если она куда-то и выходила, то постоянно пугливо озиралась и просто замирала при виде немцев, хоть отдаленно похожих на рыжего. Она даже не боялась, у неё просто сразу начинались рвотные позывы. Герби сказал, что тот уже на передовой, он — фон Виллов, своих врагов прощать не намерен и лично проверил, что Лейбер именно там, где и следует быть — на передовой уже.

Герби спешил, он понимал, что время у них уплывает сквозь пальцы — в любой момент могла исчезнуть Варья, кто знает, насколько их сюда закинули, или он, Герби уедет аус Берлин. Вот и спрашивал Варью обо всем, ему очень понравилось выражение — «Предупрежден, значит вооружен!» Он жадно впитывал любую информацию. Варя, конечно, не была спецом, но кой чего знала, кой чего читала, иной раз ругалась на Герби:

— Всего не запомнишь ведь, сам все увидишь, после войны!

А про себя добавляла — если жив будешь!

Приехавшие каратели не успели даже заселиться — их срочно перебросили километров за сто пятьдесят, там случился массовый подрыв аж двух эшелонов. Шедшая впереди первого эшелона дрезина ничего не обнаружила, эшелон благополучно проследовал дальше, а вышедший через пару часов за ним, второй эшелон и шедший ему навстречу эшелон с побитой техникой и ранеными, одновременно взлетели при встрече на воздух. Картина после взрыва была жуткая, больше недели разбирали последствия взрыва здесь. А ушедший на два часа раньше эшелон в это же время взлетел на воздух много южнее. И в обоих местах собаки довели карателей до большого щита с крупно выведенными на нем красными буквами: ДИВО. Дальше собаки, покрутившись, след взять не смогли.

А у Панасова отряда был праздник, вернувшиеся из долгого и тяжелейшего похода, партизаны радостно делились впечатлениями, а Батька радовался, что обошлось без потерь.

— Иван, ты гений, не устану повторять об этом!

Осипов только головой качал и восхищенно ахал, он до последнего был уверен, что задуманная диверсия не удастся.

— Ваня! — схватил он в охапку Шмелева, — ты стратег отменный!

А Матюша случайно перехватил взгляд Ляхова, оччень нехороший такой, взгляд.

После восторгов и объятий, пришедшие с задания пошли есть и отсыпаться, а к Панасу потихоньку подошла Полюшка и попросила его поговорить наедине. Панас насторожился, кивнул Осипову, чтобы тот вышел и выслушав Полюшку, тут же позвал к себе Осипова.

— Александр Никитович, возьми Ваню-младшего, Акимченко, Каримова и арестуйте Ляхова, немедленно. Так же тщательно обыщите землянку, и арестованного ко мне!

Ляхов, сидевший в пустой землянке и торопливо что-то писавший на листке серой бумаги, не успел, как говорится, и пикнуть, как его скрутили и почти волоком потащили в командирскую землянку. Осипов и Ваня-младший остались тщательно обыскать нары и под ними.

Ляхов, со связанными за спиной руками, с порога начал орать и возмущаться, что его, патриота и верного солдата Родины, как последнюю собаку, чуть ли не за шиворот, протащили через лагерь!

— Так, расскажи-ка мне, почему ты лез к нашей медсестричке? И не зайди к ней Стеша, ты бы её ссильничал?

— Да не было такого, девка сама на меня вешалась, отчего же не уважить?

— Вешалась до синяков?

— Это не я, это кто-нибудь ещё, девка охоча до мужиков, вот кто-то и не сдержался.

— Сколько тебе лет?

— Тридцать девять, а что? — А девчушке семнадцать, в чем душа у неё держится, ведь светится вся! Ты ей в отцы годишься, а такую грязь льешь?

— Заприте его в дальней землянке, пусть немного охолонится, и выставьте пару часовых — товарищ ушлый, все может быть.

Ляхова увели, а Панас взял в руки этот листок, исписанный мелкими буковками почти полностью, и начал читать записи, сделанные Ляховым. Долго читал, потом велел разбудить Шелестова и Сергея, который Алексеич, те пришли, зевая, но когда Панас начал зачитывать выдержки, мгновенно проснулись.

— Мда… скотинка редкая. Я только по фильмам был знаком с такими… особистами… Вот ведь сука, доживи до прихода наших, и попади эта гадость, — брезгливо сказал Шелестов, — к особистам, всех бы затаскали, штрафбат — самое легкое было бы.

Оказалось, что рядовой Ляхов на этом листочке тщательно записывал все, что видел, и давал характеристики нескольким бойцам. Однозначно стало ясно, что есть еще записи, что и подтвердил Осипов, принесший самодельную, сшитую суровыми нитками тетрадку, которую едва нашли, она была спрятана в выдолбленной ножке стола. Рядовой Ляхов, вовсе не рядовой, а старший лейтенант, особист, Ляхович — тщательно и постоянно ведущий записи про всё и всех, делавший свои почему-то очень грязные выводы.

Осипов смутно припомнил, что вместе с ним в плену был ещё какой-то молоденький деревенский солдатик.