Сороковые... Роковые

— Ну, Гриня, смотри, там, за нами: Орел, Курск, Белгород, Харьков, Запорожье, Крым, Украина вся, Белоруссия — нашим до их гадского Берлина ещё через пол-Европы шагать и шагать, надо гадов выморить, вон как тараканов, а то опять полезут.

— Эх, — сокрушался Гринька, — а я уж думал…

— Географию надо знать, ты совсем на уроках ничего не слухаешь.

— Слухаю я, да чаго-то вылетаеть усё, это вон Василь усё зная, от и вправду прохвессором станеть, если говорить зачнеть. Ну, да дядька Самуил прийдеть — поможеть.

— Ох, Гринь, только бы живы были наши, только бы живы!

Пани Ядзя рассказывала истории, усякие пьесы, як по радиво читала — мальчишки слушали, замерев. Когда утихло за окном, Ефимовна утром ужаснулась:

— Гляньте-ка, замело нас по самые окна, не вылезем теперь на улицу.

Дверь входная и впрямь не поддавалась под напором двух пожилых женщин и малосильных пацанят, упарились и стали ждать, надеясь на то, что в школе хватятся Ефимовны и отгребут снег от дверей. Так и вышло, после обеда их откопали дед Ефим и дядь Егорша. Уставшие, взмокшие они посидели, попили витаминного чаю, и поведали про новости.

— В имении Краузе лютует Фридрих: пленные, прибив одного конвоира, того самого, что Стешку хотел ссильничать, второго — постарше, огрели по голове и связали, а механика и молодого садовника, над которым так тресся старший Краузе, увели с собой.

— Наверняка порешили где-нито, на Ивана-то многие косились — и не из пленных хто, нашенские завидовали, что ён у Краузе на особом положении был! — подвел итог дед Ефим.

— Жизнь человеческая одной копейки теперь не стоит! — вздохнула Ефимовна.

Стукнула дверь в сенях — ввалились Шлепень с Яремой.

— Чаго расселися, давайтя вона Лисовых откапывайтя! — с порога заорал Ярема.

Деды не шелохнулись.

— Я чаго вялел!

— От, молокосос, я ж яго два года як, крапивою уваживал, кагда он у сад залез, а шчас ореть… Ты на кого, паршивец, глотку рвешь, а? Ты за что позоришь свою матку и бабу, а? Узял винтовку и думаешь, усё могёшь? От я до Фридриха дойду, расскажу, як ты службу нясёшь у Агашкиной Кланьки!

— Хто поверить?

— Поверють, я завсягда правду гаворю, Карл Иваныч зная!

Шлепень подтолкнул Ярему к выходу:

— Хади уже, хозяин хренов. Нет бы як нормальные люди сказал, допрыгаесси ты!

— Чаго мне бояться? Партизанов нету, а свои мяне усе боятся!!

— Дурррак! Пошли!

— Деды, вы этта… як у себя прийдите, Марью спомогните откопать — ей до Краузе надо, тама ничаго не осталося, подъели усё за три дня.

— От, учись, шшанок, як надо с людьми гаворить!

Шлепень вытолкнул Ярему, а сам на минутку задержавшись, спросил:

— Стешка не появилась?

— Ежли б появилась, куды бы мы яё спрятали, под лавку не войдеть, — ответил Гринька.

Три дня откапывали занесенную Березовку, потом на кое-как расчищенном небольшом пятачке перед комендатурой всех жителей Березовки долго и нудно пугали и стращали Фридрих и «рыбий глаз»- Зоммер.

Все стояли повесив головы. Одно радовало, пленные не контактировали с местными, и для Березовки это было просто счастьем. Обошлось без расстрелов и арестов, но Фридрих остервенело пролаял, что все работники имения теперь будут под особым контролем, «за малейший нарушений орднунг — ершиссен!»

Вот и сидел Гриня дома как приклеенный — в Раднево идти в их худой обувке было невозможно, по едва расчищенной дороге почти непрерывно ползли немецкие машины. На обочине пережидать их движение не было возможности — едва сделав шаг в сторону от дороги, можно было провалиться в снег по пояс.

Местные полицаи и приехавшие откуда-то из Бряньска или, может, Орла, какие-то немцы с собаками, попытались определить, куда могли уйти пленные, но снег надежно укрыл их следы.

Кляйнмихель, радостный от того, что фон Виллов уехал на четыре дня — тот дотошно и скрупулезно отправлял все данные в Берлин, недолго думая, сообразил, как выпутаться, чтобы от вышестоящего начальства не было выговоров-замечаний…

Доехал до ближайшего лагеря с пленными, договорился с давним знакомым — комендантом, и глубокой ночью все провернули как надо. А через день нашли в дальнем овраге заледеневшие трупы всех пленных, вот только механика и садовника с ними не было — похоже, где-то по дороге удавили их, а сами заблудились и замерзли — официально это звучало так. На самом же деле вывезли из лагеря двенадцать умерших пленных и инсценировали их смерть от непогоды.

Варя что-то сильно волнуясь, ждала Герби из поездки, и вроде поехал недалеко — в сторону Орла, а тревога не отпускала. Варя изредка заходила на базар, перекинуться хоть парой слов с Ищенко, Толик был, можно было хоть пообщаться, сейчас же единственные, с кем Варя могла не опасаясь разговаривать, были Николаич и Гринька. Но Гринька пацан, а так не хватало живого нормального общения. Это там, в далеких теперь двухтысячных, Варя уставала за день от общения, а здесь было тошно. Перекинувшись несколькими словами с совсем стройным Николаичем — тот быстро пробормотал, что все живы, все нормально, Варя задумчиво, не оглядываясь по сторонам, пошла к дому, не видя, как за ней нагло прется здоровый рыжий немец, среднего возраста.