Сороковые... Роковые

Распрощавшись, расцеловав всех дядюшек, кроме своего отца — ну не смогла она себя пересилить, зная какая скотинка будет из него впоследствии — они, трое его будущих деток, росли без него. Одно утешало — в сорок третьем взяли в армию, значит не было на его душе и руках загубленных душ. Иначе вместо фронта трубил бы лет… дцать в местах не столь отдаленных.

Про себя же решила, что братику и сестре не за чем знать про эту историю — отец полтора года воевал, был ранен, были и солдатские награды, сейчас его уже десять лет как нет, пусть так и останется.

ГЛАВА 13

Варя шла домой четыре дня, ночуя в попутных деревеньках. Казалось бы — попривыкла уже к людскому горю, но увиденное по пути в Раднево цепляло с новой силой. У неё разболелось сердце, особенно тяжко было, когда видела худеньких, до прозрачности ребятишек с взглядами столетних стариков. Нищета, разруха, голод… больно смотреть в живую на такое, и в то же время, до слез и спазмов в горле брала гордость за народ, за этих вот замотанных, постаревших на много лет, но таких несгибаемых русских женщин, пожилых людей и подрастающих детей. Прекрасно зная, что ещё им предстоит, она мысленно низко кланялась им и действительно понимала — лучше Тютчева не скажешь:

— «У ней особенная стать! В Россию можно только верить!»

Руди с утра высматривал Варю, суетился, приготовил в чугунке немудрящую еду — нарезал крупными кусками картофель, посолил, украдкой, чтобы никто не увидел, залил молоком, поставил в печь, «томиттса» — как говорит Варья. Во втором чугунке заварил травы для банья. После обеда затопил банья — уже справлялся без помощи фрау-сосьедка, и приготовился ждать.

Варя уставшая, умученная, грязная прибрела уже ближе к комендантскому часу, еле переставляя ноги вошла в хату… Как обрадовался Руди! Он суетливо захлопотал вокруг неё, а она благодарно улыбаясь, отказалась от еды и, взяв чистое белье, пошла в баню.

Она долго намывалась и, казалось, вместе с водой уходит усталость, и становится легче на душе, не зря с древности считалось, что вода уносит все печали, и предки очень уважительно относились к воде — она очищает, уносит отрицательную энергию и всегда, глядя на текущую воду, в душе наступает равновесие.

Отмытая до скрипа вышла в предбанник и попала в такие уже родные и бережные объятья своего немца, который только что вошел.

— Варья! Варьюша, скучал, много! — жадно целуя её, бормотал этот ещё три месяца назад засушенный немец.

— Герушка, иди, мойся! Я так устала, подожду тебя в хате. Извини, ноги не держат.

— Я есть бистро!

Варя уснула прямо за столом, с ложкой в руке. Пришедший распаренный Герби бережно поднял свою, ставшую совсем худенькой, Варьюшу и осторожно донес до кровати. Отдав шепотом Руди приказание, осторожно лег рядом с ней, крепко обнял, уткнулся носом в её макушку и счастливо вздохнул, ему эти четыре ночи без неё показались годом.

В лагере же скакал и делал перевороты Игорь — Стешка краснея, призналась ему, что понесла она.

— Чё ты понесла и куда? — не врубился Игорь.

— От дурень, дитё у нас будеть!

— Ё… правда? Степушка, маленькая моя, правда?

Степушка, ниже его сантиметров на десять, засмеялась:

— От же, дурной, якая ж я малая? А Пелагеюшка тады якая?

— Там совсем кнопка, — отмахнулся Игорь, — это же невероятно, я — и отцом буду!

— Отчаго ж невероятно?

— Да это я от неожиданности брякнул! — нашелся Игорь, ну как вот ей объяснить, что если они домой вернутся, то его ребенок, рожденный в сорок третьем, будет ему в дветринадцатом году дедом почти.

— А то ты не знаешь, откуль дети бярутся! — разобиделась Стешка.

— Ну, сморозил я не то, это же так здорово — война идет, а тут человек зародился. Сын точно будет, я уверен!

— Ишь ты, бабка-угадка. Хто будеть, тот и будеть! — проворчала все ещё обиженная Стеша. Игорек, не долго думая, подхватил её на руки и закружил по полянке, потом бережно поставил у елки, а сам прошелся колесом, из карманов посыпались всякие мелкие предметы.

Стешка, любуясь своим таким сильным и ловким мужем, счастливо засмеялась:

— От, с кем повядешься… Ты ж у карманах, чисто как дед Никодим и Гринька, чаго только не носишь.

— Точно, дурной пример, он заразительный! — посмеивался Игорь, собирая свое добро у карманы. — А Гринька — он же друг первейший мой. Никодима вашего не видел никогда, но примерно представляю, что за фрукт, глядя на шпенделя.

— Варюх, ты ничего не замечаешь? — негромко спросил её Ищенко, когда она забирала у него починенный керогаз.

— Нет, что, опять какой-нибудь озабоченный фриц поблизости крутится?

— Нет, Варь, не это, скорее всего, ты со своим Герби милуясь, не заметила, а я-то сплю один, — улыбнулся Николаич. — Правда, Варь, не серчай, знаешь, с неделю назад было в ночь такое ощущение, что… как бы тебе сказать, ну, вот перед тем как нас сюда затянуло — тошнота появилась, сильная…

— Да, помню.

— Вот, такое же ощущение тошноты, только не сильно, а так, слегка. Так я подумал — скорее всего-домой отправимся, если ничего не случится, непредвиденного, хотя в нашем теперешнем житье, это может случиться каждую минуту.