Сороковые... Роковые

И не догадывались оба, что надменный фон, вечером разительно меняется — внимательный, заботливый, частенько весело смеющийся молодой человек, тщательно прячущий грусть от неизбежного расставания с Варьюшей.

А на охоте случилась беда. В берлогу долго совали жерди, стараясь разбудить и раздразнить медведя, собаки, не приученные на такую охоту — их больше на людей натаскивали, только истошно лаяли, не приближаясь к берлоге. А у Лешего был только волк, который при появлении чужих скрывался и найти его было невозможно.

И додразнили… из берлоги раздался оглушающий рев, охотники брызнули в разные стороны, а из берлоги выпрыгнул громадный медведь и, грозно рявкнув, огромными прыжками понесся на людей. Захлопали выстрелы, медведь, не обращая внимания на хлещущую кровь, успел уцепить лапой одного и, с ревом отбросив уже неподвижное после его когтей тело, несся прямо на Кляйнмихеля. Тот лихорадочно раз за разом стрелял в медведя, и мишка упал все же, не добежав до него метра три. Охотничий азарт затмил все — Кляйнмихель выскочил на поляну и с воплями восторга подбежал в поверженному медведю.

— Назад! — не своим голосом заорал Леший. — Герр майор, цурюк!

Кляйнмихель отмахнулся от него и, крикнув фотографу, чтобы немедленно заснял его у поверженного медведя, поставил на него ногу… Мишка дернулся и уцепив лапами эсэсовца, в последнем усилии подгреб его под себя, зажав в когтях намертво, дернулся и затих.

Как орали перепуганные немцы, изрешетили всю тушу автоматными очередями, но Кляйнмихелю это мало помогло. Пока смогли перевернуть медведя, пока пытались разомкнуть когтистые лапы, которые так и не разогнулись… пришлось рубить, перемазались в крови все, и вытащили еле дышащего, изувеченного Кляйнмихеля.

— Я же сто раз повторил, нельзя подходить к только что упавшему медведю, они даже смертельно раненые опасны!! — искренне сокрушался Леший.

Кляйнмихеля с большими предосторожностями уложили на брезент и аккуратно понесли к машинам, каждый из немцев понимал, если он выживет — будет чудо, но и нормальным он уже не будет, медвежья хватка — это страшно. И винить в его беде было некого, он сам выскочил, не обращая внимания на крики егеря, вот и поплатился.

Фридрих предупредил всех, бывших здесь, о том, чтобы держали язык за зубами, иначе болтунов ждет жестокое наказание.

Врач в Радневе, осмотрев изуродованного Кляйнмихеля, ужаснулся, покачал головой:

— Скорее всего не выживет, в Орел не довезем, не транспортабельный, вызовем сюда армейского хирурга.

Как назло поднялась метель, и хирург приехал только к концу следующего дня — прогноз был неутешительным: — Если выживет, будет инвалидом, его даже в столичной клинике не смогут собрать, это как в мясорубке побывать.

В Радневе все равно узнали, что этого гада и изверга возмездие все же настигло, и какое. Неделю эсэсовец держался на обезболивании, и все-таки не выжил. Как горевал Фрицци, а почти в каждой хате говорилось однозначно:

— Собаке — собачья смерть!

Варя крестилась:

— Герушка, какой ты молодец, что с этими гадами никуда не ездишь!

Подошел Новый, сорок третий год. С какой надеждой ждали его все многочисленные народы Советской страны, как молились и надеялись матери, жены, родные-близкие всех, у кого на фронте были отцы, братья, сыновья, дочери — что минует их смерть, сберегут их молитвы близких, спасут от тяжких ран и невзгод.

В лагере у Панаса царило приподнятое настроение, все почему-то уверовали, что сорок третий точно будет переломным годом, и наваляют наши фашистам в хвост и в гриву. Мужики из будущего ненавязчиво и аккуратно внушали всем остальным, «по-другому не может быть, и что русскому здорово — то немцу смерть». Да и сводки Совинфомрмбюро, которые доставал Панас неведомо откуда, приносили радость, стало понятно, что под Сталинградом фашистам навешали… звзездюлей, по выражению Игоря. А Сергей добавил:

— То ли ещё будет, это цветочки — ягодки впереди! Разбудили медведя в берлоге, вон как эсэсовец нарвался… сфоткаться захотел на поверженной туше. Ага, как же, медведь — он даже на последнем издыхании страшен, вот так и со всеми фашистами будет. Сорок третий — это вам, суки, не сорок первый. Все эвакуированные заводы в Сибири и на Урале наверняка работают — бабы и ребятишки точно с утра до ночи пашут, жилы рвут, на Победу, как по другому может быть у нас? — Он показал неприличный жест. — Ни хрена, ещё в Берлине на их долбаном рейхстаге оставят наши солдаты свои имена.

— Дай-то Бог! — вздохнул кто-то.

— Вы, чё, мужики, моя бабуля всегда говорит, что Руси Православной Богородица во веки веков всегда будет заступница! Вот посмОтрите! За январь наши зубы выбьют Паулюсу, и потихоньку пойдут в сторону границы. Быстро не получится, много их, сук, на нашей земле, но мы ещё, кто доживет, за Победу будем пить стоя!! Сколько уже завоевателей об нас зубы обломали, ну-ка навскидку? Всякие половцы, печенеги, прочая лабуда!

Мужики оживились, загомонили:

— Татары, монголы, шведы, немцы!!

— Ещё Невский им на Чудском озере навешал, тонули рыцари за милую душу! — воскликнул Женька.

Сева добавил: