Сороковые... Роковые

Когда выдавалось свободное время, постоянно что-то мастерил, то портсигары и каганцы для свечек из покореженного металла, то подшивал подошву сапога кому-то из ребятишек, то латал телогрейку, то лихо вязал из обрывков веревки масировочную сеть. Солдаты привыкли тащить ему всякую всячину, он редко что выкидывал, у него все шло в дело, а солдаты Егоровской роты радовались своему такому неугомонному батьке Никодиму. Он у роты стал чем-то типа талисмана. И никто, даже лучший друг — командир Ванька Егоров не догадывался, что Никодим убавил себе возраст на пять годков, по нему разве поймешь, что «вот-вот шесть десятков стукнеть, маленькая собачка, она, того, до старостев — шшанок! А коли узнають настояшчий возраст, тут же и прогонють, а хто жа хрицев бить будя?» — думал про себя Никодим.

Допятились до, почитай, Москвы. Потом у декабре надавали по мордасам хрицам и потихоньку стали выдавливать их, а вясной… Опять, эх, отступали до Нальчика. От где нагляделся Никодим гор Кавказских:

— Жив остануся, скольки ж усяго унукам порасскажу, чаго тольки не увидав?

— Подожди, дед, ещё и у Гэрмании побываем. — Егоров уперто верил. — Раздавим гада хвашистского, дед, непременно.

Никодим на редких привалах и перекурах травил байки, гаворил многочисленные истории, а знал он их множество, и светлели лица умученных бойцов.

Одно только угнетало Никодима:

— Родные мяста были у хрицев. Як они тама живуть-выживають, поди, голодують сильно? И отчего-то был уверен, что наверняка «объявилси тама гад-Бунчук, а Гриня — эта яго копия уменьшенная. От Иван, бяда якая!»

— Будем верить, бать, живы твои, если Гринька чистый ты, то ни фига у этого гада не выйдет.

— Ну я больше всяго на друга верного надеюся, Лешаго. Энтот ребятишков у обиду никому не дасть! Да и за Родьку душа изнылася — жив ли сынок единственнай? Ох, Ванька, скольки слез мы уже видели, ить захлебнуться в них уже должон этот Гитлер.

Деда сколько раз хотели было отправить во второй эшелон, но хитрый пронырливый Никодим сумел стать незаменимым по части обменять, выдавить из снабженцев нужные вещи и продукты. Толстый, жуликоватый начсклада с обмундированием откровенно боялся пронырливого деда и всегда отдавал ему все что надо, без каких-либо заморочек.

— У Никодима ума хватит к комполка, а то и комдиву пролезть, нажаловаться! — говорил он своему коллеге, тот только согласно кивал головой.

Егоров пошел на повышение, командовать ротой:

— Бать, ты со мной или как?

— Вань, я у роти остануся, они жа як дети малыя, да и талисманом зовут, я тебя навешчать стану, по возможности, ты там это, пониже нагибайсь, знаю я, як ты геройствуешь, а ты мяне обешчал у Бярёзовку со мною доехать, солдатика твоего судьбу узнать, да и у нас, Крутовых — первейшим гостем станешь!

У деда на тощей груди уже висел хвашистский автомат и медаль «За отвагу».

Было дело — не растерялся Никодим, когда фрицы вплотную подобрались к командирской землянке — схватил топор и, выскочив навстречу немцам, заорав что-то матерное, начал, размахивая им, наносить удары куда попало. Немцы малость оторопели, этого мгновения и хватило — оставшиеся в живых солдатики, увидев своего худенького деда одного с топором против немцев с автоматами, с дружным ревом выскочили на подмогу, и кто может победить в рукопашной русского мужика?

Вот и наградили Никодимушку такой самой уважаемой медалью, а автомат достался деду первому после того боя. Егоров, когда писал представление на награду, много чего припомнил: и что с помощью Никодима сто пятьдесят человек вышли из окружения без потерь, и его храбрые действия в каждом бою. Дед важничал и сиял:

— От будеть чем похвалиться у Бярезовке дружкам-приятелям.

И не мог тогда представить дед Крутов, что его мелкие внуки Никодимовы, тоже заимеють награды, у конце сорок третьяго года.

Варя сделала Герби небольшой подарочек на Новый год — (модный в наше время хенд-мейд, сделано своими руками) небольшого тряпочного ангелочка и самую обычную ручку. Герби долго молчал, потом покрутил ручку, Варя пояснила, что когда закончится паста в стержне, то ручки обычно выбрасывают.

— Найн, дизе памьят за алес яре — на все годы мой жизн.

И Варя, всегда такая спокойная, невозмутимая, любящая поддеть своего немца, неожиданно для себя — расплакалась.

— Господи, Герушка!! Ну за что нам так?

Герби посадил её к себе на колени, крепко обнял.

— Если я знат, вас загте. Знат, что говорьит, одно сто процент, майне либен фрау, ихь либе дихь, даже в другой жизн!

Герби ненадолго ушел в казино, надо было появиться, послушать поздравление фюрера немецкому народу, покричать приветствие, выпить за Дойчлянд, все как положено, а потом уйти. Новый шеф гестапо, только вступивший в должность, прибывший откуда-то с Украины, пока ещё был темной лошадкой и проще было появиться на немного, подтвердить свою репутацию замкнутого, неразговорчивого, но исполнительного офицера.

Фридрих же впал в прострацию после такой нелепой гибели Кляйнмихеля.

— Скажите, герр майор, почему судьба бывает такой жестокой? — встретил вот таким вопросом подвыпивший Фрицци Герберта.