Сорвавшийся союз. Берлин и Варшава против СССР. 1934–1939

Никаких возражений по поводу входа германского вермахта в рейнскую зону Польша не высказала. Как еще до этого высказался Юзеф Бек в беседе со своим заместителем Яном Шембеком, «в случае возможного нарушения Германией демилитаризованной Рейнской сферы… это можно будет интерпретировать так, что это нарушение не создает для нас так называемый casus foederis в рамках польско-французского альянса». Иными словами, оно не рассматривалось как повод для вступления в силу обязательств по союзному договору с Францией. Такое свое толкование обязательств Бек изложил и в беседе с Ноелем — новым французским послом в Речи Посполитой, добавляет Матерский, делая при этом весьма важное уточнение: «Польская пресса в комментариях на эту тему в целом разделяла немецкую аргументацию». Настолько разделяла, что «ее тон вызвал возмущение французского дипломата», у которого сложилось впечатление, будто «сам министр Бек редактировал распространенное полуофициальным агентством «Искра» коммюнике по вопросу Рейна, уделив главное внимание сохранению спокойной, правильной атмосферы в отношениях с Берлином». При этом польский историк признает, что «введя войска в демилитаризированную Рейнскую область, Третий рейх нарушил… прежде всего, Версальский договор, являющийся основой мирного устройства на континенте».

Через четыре месяца — в июле 1936 года — во время приема верительных грамот от нового польского посла в СССР Вацлава Гжибовского из уст заместителя наркома иностранных дел СССР Николая Крестинского прозвучала «исключительно недипломатичная фраза» о том, что Советский Союз «проводит антигерманскую, антияпонскую, антиитальянскую политику», а «Польша ведет диаметральную политику, стараясь ослабить Лигу Наций, перечеркивая попытки создания коллективной безопасности». По главной сути «Польша находится в орбите германской политики». Вацлав Гжибовский никаких контраргументов не смог привести, поскольку, признает Войцех Матерский, «советская политика с 1934 года действительно была антигерманской, а в отвержение Восточного пакта вклад Варшавы был несомненным». В том же июле 1936 года польская дипломатия не поддержала и «советской акции в Лиге Наций, предлагающей автоматическое введение санкций против агрессора», напоминает историк. Не вызвало возражений Варшавы и вступление вермахта в Австрию 12 марта 1938 года, хотя оно стало еще более «болезненным ударом по Версальскому миру». Оказывается, польский министр иностранных дел еще в начале года был уверен, что такое случится, о чем он и поведал для Бенито Муссолини во время своего визита в Италию. Дуче был весьма удивлен. Но еще 23 февраля о том, что Польша отреагирует на аншлюс Австрии именно так, Юзеф Бек сказал и в своей беседе в Германом Герингом.

Глава польского МИДа предвидел также, что следующей жертвой Третьего рейха станет Чехословакия, подчеркивает Войцех Матерский, посему сделал специальное предложение на сей счет венгерскому регенту Миклошу Хорти, приезжавшему в феврале 1938 года в Варшаву. Оно заключалось в том, чтобы предусмотреть обоюдное «польско-венгерское взаимодействие на случай реализации тех предположений, прежде всего, на территории Словакии и так называемой Руси Подкарпатской». Министр исходил из той самой установки маршала Пилсудского, означавшей, что «поворот немецкой экспансии на юг отвратит заинтересованность Берлина в восточном направлении». Не исключено, что именно поэтому к поглощению Австрии и расчленению Чехословакии в Варшаве подготовились куда лучше, чем к ремилитаризации Рейнской зоны. Нет, о получении части Австрии или Пруссии речь в Польше в тот момент не шла. В прессе Речи Посполитой заговорили о «польском аншлюсе» другого рода, даже на уличных митингах раздались призывы «На Ковно!» — Каунас тогда был литовской столицей. Через пять дней после вступления вермахта в Вену «вице-министр Шембек направил литовским властям ультиматум с требованием в течение 24 часов установить с Польшей дипломатические отношения без всяких предварительных условий». На границе с Литвой была сконцентрирована 100‑тысячная армия.