Соседи

Павел слушал и думал, что, оказывается, и сюда доплескивают последние события, и здесь трещит и корчится надоевшая старина. Всю страну, все уголки продувало свежим ветром. А вот ему приходится немощно трястись в телеге. Анна рассказывала, что она было совсем хотела перейти в артель, но не пустили, а теперь уж и не стоит. Правда, до желанного изобилия еще далековато, но ведь и в артели-то не с медом кусок едят. А колхоз нынче к осени думает поднять трудодень, так что ей будет что получить. Пока же приходится перебиваться — огородишко, хозяйство. Ну, кто попроворней, тот успевает приторговывать — по воскресеньям в райцентре базар. Вот соседка, вдовая Пелагея, так та с базара и живет. Одна, с девчонкой, но устроилась лучше не надо… Ехать встречать-то пришлось ей поклониться, чтоб дала подводу. Не отказала…

— Это какая же вдовая? — спросил Павел. — Уж не лупоглазая ли, с косичками?

— Ну да, Макара Селина, соседа нашего, — забыл, что ли! — дочка. С косичками, с косичками, лупоглазая… Так это ты ее еще девчонкой знал, а теперь она — я те дам!..

— Смотри ты, а ведь я ее сейчас и не узнаю! — заворочался Павел, оживившись от воспоминаний. — Вдовая, говоришь?

Анна проворно утерла губы.

— Тут был у нее один, куда там!.. Забрала его к себе, избу хотела на него писать. А он возьми да и удери. Дураки, ей-богу, дураки эти мужики!

Павел внезапно закашлялся и кашлял надсадно и долго. Анна умолкла и со страхом смотрела на его корчи, на сизое, с белесыми отливами лицо.

— Лечиться тебе, братушка, надо, — тихо сказала она, когда Павел утомленно затих.

Павел поморщился:

— Надоело уж все.

Она поняла его по-своему и подхватила вожжи.

— Теперь уж быстро, недалеко. Вот тут сейчас завернем, а уж там, поди, не забыл еще…

— Поворот? — встрепенулся Павел, приподнимаясь.

— Вот он, вот. Но-о, куда ты, холера! — прикрикнула она на лошадь.

— Постой, Аня, останови, — попросил он. — Помоги-ка мне.

Анна, остановив лошадь, с почтительным недоумением к причудам брата поддерживала его за спину.

Павел не отрывал от реки глаз. Отсюда, с высоты пригорка, она была видна от берега до берега. Солнце уже зашло, но по поверхности реки еще гулял багровый отсвет облаков. Как бы застывшая в своем могучем устремлении вперед, она казалась откованной из стали.

Ночь уже подкрадывалась с заречной стороны, и тальниковые заросли, темнея, стирали отчетливые очертания берегов. Теперь только стремнина реки блестела тонким разящим клинком. Вот что-то мелькнуло на ее гладкой поверхности, скрылось и опять показалось, уже значительно ниже, — бревно. Где-то оно завтра окажется? Может, утром его увидят Арефьич с ребятами?

Кашлянула и пошевелилась неловко сидевшая позади Анна; Павел пришел в себя.

— Ладно, поехали, — раздраженно сказал он, резким движением плеч освобождаясь от рук Анны. Сестра села на свое место, разобрала вожжи; он лег, закрыл локтем глаза.

Но когда подвода тронулась, Павел не утерпел и поднял голову. Реки уже не было видно, телега шибко катилась с пригорка в холодную низинку. Анна торопила лошадь.

«Ну, вот и все».

2

Открыв глаза, Павел увидел утро — солнечное и веселое. С наслаждением потянулся — давно не спал так славно. В бараке известно, что за постели… Он хотел бойко встать, но с удивлением обнаружил, что не может, — в теле была какая-то мягкая, томительная слабость. Не огорчаясь, снова лег: хоть отлежаться за все время.

Сестра держала свою избу в опрятности и чистоте. Над кроватью цветной ситцевый коврик, в углу, где столик, чуть ли не одна на другой налеплены фотографии, открытки, вырезки из журналов. Все это было по-родному знакомо, но давным-давно забыто. Сколько же это времени прошло?..

Вторая кровать в горнице была не разобрана, и Павел догадался, что Анна оставила его одного, уведя детей спать в кухню. Сейчас за плотно прикрытой дверью слышались осторожные шаги; тянуло оттуда праздничной, давно не пробованной едой.

Павел задремал, но уснуть не успел. В кухне раздался детский визг, зашикали два приглушенных голоса, отчетливо послышались шлепки. Голос Анны погнал детей на улицу.

В кухне разговаривали — тихо, вполголоса. Павел силился понять: с кем это она?

— А худющий-то, худющий! Одни глаза остались. Уж такой заезженный, уж такой измотанный! Я аж обмерла. Из армии карточку присылал — куда глаже был. Видать, работушка не свой брат. У нас-то все собираются в город — не захочешь… Уж пусть впроголодь когда, да не так… Ведь краше в гроб кладут!

Собеседница сочувственно цокала языком.

— Насовсем приехал или как? Не спрашивала?

— А куда ему, милая Пелагеюшка, теперь деваться? Ни отца, ни матери…

«Ах вон это кто!» — догадался Павел. Ему вдруг страшно захотелось увидеть ее, посмотреть, что же сталось из тонконогой соседской Польки, дочери сурового и прижимистого старика Макара. Самого Макара уже не было в живых — это Павел знал еще из вчерашних рассказов сестры, — а вот Пелагея молодец, не растерялась, одна вела хозяйство. И смотри ты, чуть свет заявилась, первой проведать пришла. Видно, помнит еще, не забыла.

— С работы-то отпустили его? — свистящим шепотом допытывалась Пелагея.