Соседи

Сарай, стоявший в глубине двора, раствором выходивший в огород, а черной стеной из толстых старых бревен отгородивший двор от леса, заставил Лизу удивиться. Что это там, крест над воротами? Крест, самый настоящий крест!

— Владим Петрович… — позвала Лиза и, молча спрашивая, что это такое, показала на сарай.

— А-а, разглядела! Пойди глянь, если интересно, — разрешил он и показал на калитку в огород: — Сюда вот.

— Вот еще… Конечно интересно!

Ожидая, что сейчас она соприкоснется с историей загадочного отца Феофана, Лиза увлеченно побежала через большой пустынный огород. Но почему так равнодушен сам Рогожников? Она несколько раз оглянулась на старого учителя, по-прежнему занятого своим тележным крестьянским делом.

Здесь, в лесном краю, осень уже чувствовалась зримо. Лиза отметила, как сильно пожухли плети огуречных грядок, развалились помидорные кусты, высохла, совсем легла на землю черная ботва картошки. Главное же — заброшенность и пустота кругом, осеннее во всем увядание. Солнце еще не поднялось из-за деревьев, но первый клинышек тепла уже окрасил самый дальний угол огорода, и там пригрелся розовый телок — стоял, дремал, мотал меланхолически ушами…

Крест на коньке сарая, так удививший Лизу, был черен, древен и сработан крепко. Он и прибит был накрепко — тремя вершковыми гвоздями. Когда-то был он изукрашен, но сохранил лишь пятна тусклой позолоты. В широкие закрытые ворота Лиза толкнулась раз, другой — не поддавались.

— Владим Петрович!.. — крикнула она и дождалась, пока Рогожников не отозвался. — Тут не войти.

— Ну, вот еще…

Одергивая рукава, Рогожников отбросил в сторону испачканный пучок травы. Он потянул ворота на себя, и обе половинки с легким скрипом растворились. Пахнуло пылью, затхлостью, забвением, но свет уже рассек как бы слежавшиеся сумерки сарая, проник на дальнюю бревенчатую стену и обнажил большую квадратную доску с изображением какого-то ожесточенного, недоброго лица. Лиза как только вошла, так сразу и уставилась на этот скупо, одним цветом писанный, однако чрезвычайно выразительный угрюмый лик.

— Страшный-то какой, — не в силах отвести взгляд от скошенных недобрых глаз портрета, сказала Лиза. — Это ведь бог? А я думала, он старенький и добренький.

— Это «Спас — ярое око», — пояснил Рогожников, смахнув рукой обильные тенета паутины, светившиеся в косяке потревоженной амбарной пыли. — Гроза врагу. Таким он был изображен на знаменах в дружинах Александра Невского и Дмитрия Донского.

— Вот оно что-о! Тогда другое дело. — И Лиза с новым интересом стала всматриваться в аскетическое вдохновенное лицо.

— А тут вот, — стал показывать Рогожников и подвел Лизу к изображению великолепного всадника, поразившего копьем гада, — «Чудо Георгия со змием». Понимать надо — с врагом.

— Да, да, — закивала Лиза, узнавая в мускулистых извивах змеиного тела под копытами коня подобие фашистской свастики.

— Тут, — продолжал Рогожников, — известное всем, из Третьяковки: Нестеров, «Явление отроку Варфоломею». Узнаешь? Картина знаменитая… А это он же, то есть тот же Варфоломей, но уже в преклонные годы и под именем Сергия Радонежского. Был еще Александр Невский, да Урюпин-гад догадался, в школе же учился! «Ты что это, говорит, ты куда гнешь?» Пришлось снять… В общем — видишь? — собрали все, что «работало». Вроде бы безобидно, а оборачивалось для фашистов ба-альшими неприятностями! Но главное, конечно, удобная была явка. Никто и не думал. Да и оружие хранить… Это уж потом всё разорили. Но тогда им самим недолго оставалось, наши близко уже были.

— А мины вы где прятали? — спросила Лиза, оглядываясь.

— С той стороны, за стенкой, в пристроечке. Только какое там — прятал! Сложили, да и все. Зачем прятать-то? Нужны все время были.

Приставив палец к губам, Лиза в задумчивости остановилась перед писанным во весь рост портретом старика с седой бородой, с длинным белым свитком, свисавшим из худой руки.

— Сергий Радонежский, исторический и славный человек, — сказал Рогожников, засматриваясь тоже. — Когда Дмитрий Донской собрал русские войска, он перед самой Куликовской битвой приезжал к нему, к Сергию…

— Советоваться?

— Вроде. По-старинному это называлось: благословения попросить. Вот станешь ребятишек учить, ты им помяни об этом. Невского, Донского… Обязательно Радонежского, Рублева. Рублевский «Спас» — это же символ! Он Кремль охранял. Спасская башня!.. Как раз в те годы зрело русское сопротивление захватчикам, оккупантам. Как мог тогда Рублев своих сзывать? А вот, искусством. Легально и вдохновительно!

— Странно, что мы этого не проходили, — заметила Лиза, в раздумье постигая грозную символику старинных досок.

Владимир Петрович рассмеялся:

— Вы не проходили! Я в прошлом году в районе на семинаре пропагандистов выступал. Представь, из них многие не слышали даже! Так, знают что-то, с пятого на десятое.

Лиза, возражая, пробормотала что-то в том смысле, что не у каждого же отец священнослужитель. Рогожников сначала опешил, потом сконфуженно дернул себя за козырек кепчонки и вильнул глазами вниз.