Соседи по квартире

Мне хочется закричать, что они явно никогда не были женщиной, которую преследует пугающий незнакомец, но вместо этого решаю им не мешать. По лицам офицеров понятно, что из-за отсутствия описания внешности напавшего, они перестают верить в версию, что я не прыгнула на пути сама. И, чувствуя себя немного униженной, я прихожу к выводу, что не хочу становиться в их глазах еще более подозрительной, заявив, будто знаю имя уличного музыканта, играющего в метро, который при этом не остался мне помочь. Поэтому решаю не упоминать имя Келвина, и полицейские записывают только общие детали, которые дают весьма смутную картину произошедшего.

После их ухода я лежу, таращась в серый потолок. До чего же безумная ночь. Подняв здоровую руку, я смотрю на часы.

Уже давно за полночь.

Что за черт, уже почти три часа. Как долго я там пробыла?

Пытаясь превозмочь пульсирующую боль, которую не в состоянии убрать даже ибупрофен, я вспоминаю, что видела Келвина, стоящего у дороги. Раз он все еще был там, когда я очнулась, это ведь что-то значит, так? Но если тот анонимный звонок сделал он — а я по-прежнему считаю, что это был именно он, поскольку у «зомби» телефона не было — почему Келвин не сказал полиции, что меня столкнули? И зачем врать, будто он ничего не видел?

Доносящийся из коридора стук каблуков дорогой мужской обуви по линолеуму заставляет меня сесть ровнее: я отлично знаю, кто сейчас войдет.

Резко отдернув занавеску, врывается Роберт, а за ним чуть менее стремительно появляется Джефф.

— Что за че-е-е-ерт, — Роберт растягивает последнее слово, словно тут семнадцать слогов, и, обхватив мое лицо руками, всматривается в меня, — Ты хотя бы понимаешь, как мы перепугались?

— Прости, — я морщусь, впервые за все это время чувствуя, как задрожал подбородок. — У меня телефон выхватили из рук.

От паники моих родных шок ко мне возвращается, и я начинаю сильно дрожать. От наплыва эмоций в груди тесно и подступают слезы. Роберт наклоняется и целует меня щеку. Джефф подходит ближе и мягко кладет руку мне на колено.

Хотя мы не связаны кровными узами, дядю Роберта я знаю всю свою жизнь; он познакомился с младшим братом моей матери Джеффом спустя несколько лет после моего рождения.

Дядя Джефф спокойный типичный выходец со Среднего Запада. Сдержанный, рациональный и осмотрительный. Как вы, наверное, уже догадались, он работает в финансовой сфере. Роберт — наоборот: воплощение движения и звука. Родился в Гане и переехал сюда в свои восемнадцать, чтобы учиться в Кёртисовском институте музыки в Филадельфии. Джефф рассказывал, что к моменту окончания учебы у Роберта было десять предложений по работе, но он выбрал вакансию концертмейстера в симфоническом оркестре Де-Мойна (и стал самым молодым среди всех), потому что они с ним влюбились друг в друга с первого взгляда в день, когда Роберт приехал в город на собеседование.

Когда мне исполнилось шестнадцать, мои дяди из Де-Мойна переехали на Манхэттен. К тому моменту Роберт покинул ансамбль, чтобы стать дирижером симфонического оркестра. Переезд на Бродвей, даже в качестве музыкального руководителя, был для него большим шагом как в плане денег, так и в плане репутации, но еще сердце Роберта живет музыкальным театром, и — это, пожалуй, самое важное для них обоих — быть мужчиной, счастливо женатым на другом мужчине, гораздо проще именно в Нью-Йорке, нежели в Айове. Здесь они процветали, а два года назад Роберт сел и сочинил вскоре ставшую самой популярной постановку на Бродвее — «Его одержимость».

Не испытывая желания жить вдалеке от них, я поступила в Колумбийский университет, чтобы получить степень магистра изящных искусств по писательскому мастерству, но дело застопорилось. Учась в Нью-Йорке на магистра сразу после бакалавриата, я была словно бесталанная гуппи в океане маститых рыб. А не имея идей для по-настоящему блестящего романа, как и способностей в журналистике, я оказалась практически безработной.

Устроив на работу в театр, Роберт меня фактически спас.

Официально моя должность называется архивист — правда, это работа странновата для двадцатипятилетней девушки с нулевым опытом на Бродвее, — а с учетом миллиона уже имеющихся фото с постановок, я отлично понимаю, что должность эта создана исключительно в качестве одолжения моему дяде. Раз или два в неделю я фотографирую декорации, костюмы и всякие интересные закулисные моменты для пресс-агентств и чтобы использовать в соцсетях. А четыре раза в неделю по вечерам у главного входа продаю промо-футболки «Его одержимость».

Но, к сожалению, я не могу себе представить, как теперь смогу держать огромную камеру одной рукой, от чего внутри поселяется чувство вины.

Я такая бесполезная…

Вытащив подушку из-под головы, я несколько раз кричу в нее.

— Что случилось, Лютик? — спрашивает Роберт и убирает подушку в сторону. — Тебе нужно побольше таблеток?

— Мне нужно побольше целей в жизни.