Соседи (СИ)

Всё слишком быстро зашло слишком далеко. Глазом не успел моргнуть. Говорить, что всё-таки привязался – это, видимо, мягко выражаться. Потому что это больше привязанности. Гораздо больше. Много сильнее. Ононевыразимой глубины. Страшнее и больнее. От образа «малой» один пшик остался, попытки заставить себя вновь увидеть «малую» раз за разом разбиваются о другую реальность, как податливая волна о неприступные скалы. Разлетаются брызгами. Всё течет, всё меняется, люди меняются, и что-то поменялось внутри. Игнорировать рождение нового мира невозможно. Игнорировать появление в жизни смысла невозможно. Она вошла и показала, как вы похожи, вошла и заполнила собой всё, вошла и убедила доверять. Став маяком, осветила путь.

И это больше смутной потребности следовать за её светом, это желание достичь его и в нем согреться. Желание делиться теплом, что тлеет внутри, когда её нет, и разгорается в пожар, когда она есть. Отдавать. Желание отдавать удивительно, необъятно и до сих пор вызывает оторопь. Отдать готов всё. Ради её жизни не жаль собственной.

Пусть своё сердце она уже кому-то подарила.

Уверенности в том, что не слетел с катушек, как не было, так и нет. К тридцати годам уже отчаялся однажды еёиспытать, и надежда по-прежнему отказывается поднять голову. Кто-то может дать гарантии, что это не мания и не психоз? Если человек действительно ощущает её так, то чем она отличается от безумия, одержимости, умопомешательства? Она похожа на пытку, на душевную болезнь. Она и есть пытка и душевная болезнь. Почему все так к ней стремятся, почему ищут её и ждут? Должны же быть какие-то нюансы, какое-то объяснение…

Одному невыносимо. Ещё ночь, ещё кошмар, и крыша отъедет окончательно. И тогда уж точно привет, санитары.

Домой.

***

Последнее время на пороге квартиры Ильиных у него херачит сердце. Уже секунд десять прошло, но за дверью не слышно ровным счетом никакого шевеления. Может быть, никого нет дома, и совершенно напрасно этот коврик он сейчас отирает. Может, она с избранником своим время проводит, или с Новицкой, в магазин ушла или спит. Откуда ему знать? Знает он одно: обычно в такое время она дома. Может, звонок у них сломался? Да наверняка! Чёртов звонок!

Егор понятия не имеет, чего хочет: чтобы открыли или чтобы не открыли. Оба исхода приведут к катастрофе, как пить дать. Пусть откроет.

Вдавил кнопку еще раз, вечные секунды, и замок всё-таки щёлкнул, а вместе с щелчком в пятки ухнула душа. Коржик, выкатившись в коридор пушистым колобком, тут же запутался в ногах и включил свою кошачью песню на полную громкость. Ульяна застыла в дверном проеме – осунувшаяся, выцветшая, вымотанная, с какой-то растрёпанной буклей на макушке, в общем… Впечатление возникало такое, словно её только что заставили подняться прямо со смертного одра. Проступившая было в глазах радость исчезла за долю секунды, и теперь она смотрела на него, как на врага народа, рецидивиста номер один. Но, чёрт, как же сам он был рад вновь её видеть! Достаточно просто её видеть, чтобы чувствовать, как налаживается жизнь.

— Болеешь, что ли? — брякнул Егор первое, что при взгляде на Улю в голову пришло. Внутрь за какие-то доли секунды успело прокрасться беспокойство: похоже, действительно болеет, а он ничего об этом не знал, потому что шарахался неделю хуй знает по каким ебеням. Молодец. И насколько всё серьезно? А где мать? Кто за ней в таком состоянии приглядывает?

В институте, вестимо. Первое сентября же. Хреново, что. Может, в аптеку нужно за чем-нибудь сгонять?

Мышцы бледного лица передернуло, васильковые глазища распахнулись широко-широко. «Болею! Не видишь?!» — читалось в них. Ульяна уставилась на него в упор, забывая моргать.

— Вот скажи мне, Егор, ты нормальный?! — дрожащий голос, вспыхнувшие в глазах молнии намекали на то, что её саму неважное самочувствие в данный момент абсолютно не волнует. Сейчас прилетит, инфа сотка. Уже летит.

«Нормальный? Сомневаюсь…»

— М-м-м… — промычал он неопределённо. Уточнить бы для начала, к чему всё-таки вопрос. — Не уверен. А что?

— Что? Что?! Да ты свалил чёрт знает куда, чёрт знает насколько! — Ульяна взорвалась, как тротиловая шашка. — Я не знаю, где ты, что ты, жив ли ты, когда вернёшься! Вернёшься ли! Телефона нет! Мотоцикл стоит! И стоит! А тебя нет! И нет! Ты считаешь, что это нормально?! Думаешь, нормально с людьми так поступать?!

«А ты что, волновалась? Да что со мной могло случиться-то?»

Она задохнулась – прочитала во взгляде. Глаза сузились и заблестели еще яростнее, рот открылся. Вот уже и кулачки сжались. Егору всегда казалось, что злится она забавно, а теперь внутри неприятно тянет, ноет и сжимается до размера молекулы. Теперь он ощущает странную, незнакомую, с каждой секундой усиливающуюся потребность немедленно загрести в охапку и потушить полетевшие во все стороны искры. Ссориться с ней не хочется.

— Представь себе! — прошипела Ульяна, продолжая обжигать огненным взглядом. — Сюрприз, Егор! Люди умеют волноваться за других! Думаешь, я не помню, что ты мне на мосту сказал?! Всё я помню, чтоб ты знал! Дословно!