Соседи (СИ)

Юля уставилась в одну точку, а Ульяна подняла глаза к сероватому, затянутому тяжелеющими облаками небу. Они с небом смотрели друг на друга равнодушно. Небо ни о чем её не спрашивало, а ей не о чем было у неба просить. Оно давно дало ей понять, что есть вещи постоянные, незыблемые. Их не изменить, проси, не проси.

— Говорят, человеку не дается больше, чем он может вынести. Кажется, я своего предела достигла, — сообщила Ульяна небу. Небо продолжало лениво гнать облака. Никаких тебе: «Скоро всё наладится», ничего жизнеутверждающего. «Смирись», — вот что оно ей отвечало.

— А сейчас он где? — подала Новицкая голос.

— Без понятия. «Ямаха» вон стоит. Может, и дома. Может, у баб Нюры, может, чёрт знает где опять… Не могу больше. Давай лучше о вас. Куда вы сегодня?

— Честно? Не знаю, — Юлькин голос малость повеселел, при упоминании об Андрее она всегда оживлялась. — Андрюша постоянно какие-то сюрпризы устраивает. Сказал одеваться удобно, надеюсь, я правильно его поняла.

«Андрюша…»

Уля вновь вяло повернула голову – Юлькин внешний вид она пока оценить не успела. Чёрные лоферы, чёрные кожаные легинсы и длинный, перехваченный на талии ремнём бежевый пуловер. Идеальный нюдовый мэйк, а волосы убраны в аккуратную «мальвинку»{?}[женская прическа: передние пряди убираются от лица и перехватываются резинкой или заколкой]. Подумалось, что на фоне Новицкой сама она сейчас выглядит ещё бесцветнее, чем обычно. И дело не в шикарном Юлькином виде и очень посредственном собственном, а в самоощущении. Егор – и тот предположил, что она «болеет». Болеет, да.

У этой болезни есть имя.

— А вот и он! — воскликнула Юлька, кивая на приближающийся автомобиль. — В общем, Уль… Может, у Тома своего спросишь? Ты же говоришь, он всегда отличные советы тебе давал… Потому что у меня для тебя сейчас их нет.

«Так себе идея…»

— Угу… Хорошего вам вечера.

— Спасибо! Давай, не кисни, — поднимаясь с лавки, ободряюще улыбнулась Юля. — Всё образуется, увидишь.

Не верится.

***

Остаток дня прошел в бестолковом и безрезультатном прислушивании к гробовой тишине за стенкой. Так что, когда ключ в замке повернулся, возвещая о приходе матери, Уля отчасти даже облегчение испытала: наконец-то квартира «оживёт», наконец-то звуки жизни уничтожат эту тоскливую, невыносимую пустоту.

С мамой они накануне умудрились здорово поругаться и объявить друг другу бойкот молчанием, так что выходить к ней навстречу Ульяна желанием не горела. Обида пустила корни и подтачивала нутро.

Решаясь на разговор о ближайших планах на жизнь, Уля, конечно, предчувствовала, что он будет непростым, но услышать от мамы подобное почему-то оказалась морально не готова. Расслабилась, наверное, слишком за минувшие месяцы. Забыла, как ещё весной по струнке ходила. И ожидала немного другой реакции.

И напрасно. Хотя, положа руку на сердце, большая часть диалога всё-таки прошла терпимо. Мама скрепя сердце приняла вываленные на её голову новости – две из трех. Можно было бы расценивать как успех, если бы не финальные аккорды, перечеркнувшие все их достижения на этом поприще.

Когда Уля сказала, что хочет повидаться с бабушкой, потому что боится больше её не увидеть, и уже купила билет с датой вылета через неделю, мама осела на кухонный стул и дрогнувшей рукой на автомате потянулась к всегда находящемуся где-то поблизости пузырьку с валокордином. По кухне мгновенно разнёсся характерный стойкий запах. Уля знала, что маму до одури пугает мысль о том, чтобы отпустить свою кровинушку через всю страну одну. Но здесь и сейчас крыть ей оказалось совершенно нечем. За всю Улину жизнь к бабушке они летали три раза – уж очень дорогой, фактически неподъемной финансово, выходила дорога туда-обратно для всей семьи. И отговаривать Ульяну от поездки, когда бабушкино состояние ухудшается, у мамы не повернулся язык. Сомнений в том, что в этом вопросе одержит верх, у Ули фактически не было. И действительно: мать ограничилась парой десятков уточняющих вопросов и всё. Один – Ноль.