Соседи (СИ)

Честно говоря, не собиралась она посвящать мать в подробности происходящего сейчас с дочкой, планируя поговорить о Вите, неожиданное примирение с которым вызывало в душе отнюдь не радость, а сомнения в том, насколько разумно давать человеку ещё один шанс. Но всё дело в том, что к этой минуте нервы звенели оголенными проводами, отчаяние достигло пика, и нужда в поддержке и совете ощущалась остро, как никогда. Позвонила. Превозмогая боль и страх, поделилась беспокойством насчет Ульяны, опустив лишь информацию о своем разговоре с Егором, а во всём, что касается собственных переживаний, вывернувшись перед ней наизнанку… Честно признала, что их связи была не рада и что неоднократно пыталась объяснить Уле, почему не считает её выбор правильным. Что все её попытки открыть дочери глаза заканчиваются плачевно и что теперь вместо Ульяны по квартире бродит немой призрак. Что не лечит время.

Однако же понимания не дождалась: вместо слов утешения мать обрушилась на неё с обвинениями, заявив, что Надя рушит не только свою собственную жизнь, но и жизнь единственной дочери.

Внутри всё клокотало! Какое право имеет мама отчитывать её за «ошибки», если равноправные отношения с собственным мужем выстроить не смогла? Да мать всю жизнь терпела его выходки! Была несчастной! И возомнила, что может учить жизни свою дочь? Дочь, которая варилась в том котле больше двадцати лет?! Которая до сих пор помнит отцовский деспотизм, мамины тихие и бессильные и собственные горькие злые слёзы?!

— Правда не всегда бывает приятной, так что же кричать теперь, дочка? Лучше бы прислушалась к тому, что тебе говорят… Ты, Надя, сама не заметила, как стала точной копией своего отца… — расстроенно вздохнула мама на том конце страны. — А ведь ты его презирала.

Осознание, что только что её поставили в один ряд с отцом, сдавило сердце удавкой и отдалось резью в груди.

— Копией? Копией?! Мама, что за чушь ты городишь? — казалось, в праведном негодовании Надежда вот-вот захлебнется. — Как ты можешь нас сравнивать?! Я семью свою спасаю, а у него единственная цель в жизни была: наши с тобой в ад превратить! У него день зря проходил, если чужой крови не удавалось попить! За все свои неудачи на нас отыгрывался! Во всем всегда мы у него виноваты были! В грош тебя не ставил, по бабам ходил! Забыла?! Ты еще жопу с пальцем сравни!

Прикрыла глаза. Господи, какие позорные, гадкие слова из неё полились. Это всё мама… До белого каления довела, до ручки, до трясучки. Как не поймет она, что её дочь ни одному мужику собой вертеть не позволит, что не прогнётся под ним никогда и такой же терпилой, как мать, не станет! А об Ульяну ноги вытирать не даст тем более!

— А ты ведь его методы используешь, Наденька, сама разве не видишь? — пропустив мимо ушей гневную тираду, как ни в чем ни бывало продолжила мама. — Насмотрелась на нас с ним и, по всему, решила, что лучше уж тираном, как он, чем «безвольной тряпкой», как мать. Твоё мнение… Я всё помню, не думай.

Мама цитировала однажды слетевшие в порыве гнева слова с поистине буддистским спокойствием, и от этого тона сводило зубы! Как можно быть такой всепрощающей? Как?! Вот поэтому-то отец так с ней и обращался. Она сама показывала ему: можно. Любила его, козла! Мучиться выбрала.

— И отчёта ведь себе в этом не отдаешь, Надя. И я в этом тоже виновата, не он один… —сокрушенно вздохнула мама. — Не углядела. Не догадывалась, как сильно на тебе это всё сказывается. Не поняла вовремя, чью манеру ты потихонечку перенимаешь. Взять-то от него ты взяла, но ведь во всех вокруг только его теперь и видишь. Вокруг себя всех мужчин разогнала, Ляну в свою веру обратить пытаешься. Думаешь, что во благо… Вот только и отца твоего дорожка благими намерениями была выстлана, Надюша, — в мамином голосе послышались предостерегающие, если не зловещие нотки. — Так он считал. Искренне верил, что мне мозгов Бог не дал, а он меня на путь истинный наставляет. И тебя заодно. Хотел, чтобы человек сразу получился правильный и удобный, чтобы потом ошибки исправлять не пришлось. Думал, знает, как лучше. И тебе сейчас так же кажется…

От сквозящих в маминой речи интонаций, от очевидной, бессовестной мысли, которую она пыталась вложить в голову родной дочери, волосы по всему телу дыбом вставали.

— Мама, что ты говоришь?.. — в ужасе просипела Надежда. — Как можешь?..

На том конце послышался тихий нерадостный смешок.

— Ты за первую же возможность ухватилась и в Москву рванула, а я тебя не держала: понимала, что отпустить должна, лучшей доли тебе желала. Радовалась, что мужчину ты встретила хорошего, верила в вас… Взгляни теперь на себя: ты дочку клещами держишь. Это потому, что твое сердце память об отце хранит. Как сама бежала, помнишь. Понимаешь в глубине души, что его копируешь. И боишься, что и она вот так побежит… Внушаешь ей свою веру, а стараешься-то для неё разве? — «А для кого же?» — Для себя ты стараешься, хочешь, чтобы при тебе осталась. Посмотри в зеркало, Надя… Имей же смелость, — шепотом призвала мать.