Соседка

Да, Бернар был в восторге. Во всяком случае, первое время. Ему казалось, что Матильда много выше него — и интеллектом, и страстью к жизни, и любовью к любви. В то время от нее исходила живыми лучами теплая, веселая доброта. Каждое ее движение было уверенно, грациозно и гармонично. Она была красива своей собственной оригинальной красотой, неповторимой и единственной. Бернар отлично видел, как пристально на нее глядели мужчины, и какими долгими, испытывающими, ревнивыми взглядами ее провожали женщины. И как иной раз долго смотрели вслед.

Первое время Бернару непривычно было появляться на людях с такой красивой девушкой. Они сразу же становились центром всеобщего внимания, и это его немного угнетало.

Потом скованность прошла. Сила любовной страсти побеждает все условности, сглаживает все неровности, сближает крайности, уравнивает все разницы: пола, крови, происхождения, возраста, интеллекта и даже социального положения — так несказанно велика ее страшная мощь!

* * *

Бернар не знал, когда это началось. Но в один не очень прекрасной момент он почувствовал, что проклятая сила привычки того и гляди потихоньку развалит тот воздушно-хрустальный дворец, который они так великолепно построили в своих отношениях.

Пафос и жест вообще недолговечны, о чем Бернар знал и раньше. Молодой и пламенный жрец сам не заметил, коим образом и когда обратился он в холодного скептического хитреца.

Он не разлюбил Матильду. Во всяком случае, поезд еще не ушел. Он лишь тронулся, и полно было времени, чтобы вскочить на подножку.

Он не разлюбил Матильду. Она оставалась для него незаменимой, обольстительной, прекрасной любовницей. Сознание того, что он обладает ею и может обладать, когда захочет, наполняло его душу самолюбивой гордостью. Но вполне вероятно, что стал он в любви несколько ленив, чуть-чуть равнодушен, слегка безразличен. Его уже не радовали, не трогали, не умиляли ласковые словечки, нежные и забавные имена, эти милые глупые шалости, все эти невинные маленькие украшения любви. Они утратили смысл и вкус, стали для него непонятны и скучны. Он позволял себя любить — и только. В то время он был избалованным и самоуверенным владыкой.

Но так же, как Матильде не пришло бы в голову мерить и взвешивать свою щедрую, безграничную любовь, так и Бернар совсем не замечал перемены в своих отношениях с ней. Ему совершенно искренне казалось, что все идет просто и ровно, как в первые дни. Такова извечная природа мужского эгоизма, совершенно одинакового в разных странах и в различные времена. К тому же постепенность, с которой происходят изменения, делает их до последнего момента совершенно незаметными и оттого неотвратимыми.

Бернар даже не обратил внимания, когда в первый раз его не особо потянуло на свидание. Но потом он совсем немного, так немного, что и сам этого не заметил, начал тяготиться обществом Матильды, а ее причуды стали действовать ему на нервы.

Была у нее маленькая слабость — кормить лошадей на ипподроме. Они нередко посещали скачки и делали небольшие ставки на понравившуюся лошадь. Матильда всегда брала с собой немного сахара.

Кормление лошадей всегда нравилось им обоим. Но вот однажды, когда Матильда по обыкновению подошла к лошади, забава эта вдруг показалась Бернару детской и вообще из рук вон глупой. А то и неприличной.

— Матильда, сейчас же прекрати! Лошадь может укусить.

Она быстро, удивленно взглянула на Бернара и бросила сахар.

— Хорошо, дорогой. Ты прав. Я не буду больше.

Их отдаление, начавшееся с мелочей, с неумолимостью, доводящей самого Бернара до отчаяния, все ширилось, пока не превратилось в пропасть.

Глава Девятая

Чего Арлетт терпеть не могла, так это магазинов. Что за радость — бродить по пустому и чистому, как операционная, супермаркету среди идиотских упаковок и делать вид, что тебе это жутко интересно!

Поэтому покупками продуктов занимался в основном Бернар. О, он это дело любил. Что-что, а насчет купить поесть и, особенно, приготовить что-нибудь вкусное — это были для Бернара едва ли не любимые занятия. Он был способен битый час выбирать сорт сыра, соус или десертное вино, относясь к этому делу с достойной его долей ответственности.

После тридцати он стал замечать, что у него появилось небольшое, приличествующее зрелому мужчине брюшко, которое Арлетт часто похлопывала и смеялась. Нет, он не растолстеет. Он будет держать себя в форме. Печенье… Шоколадное. Нет. Невозможно. Хотя… один пакетик для Тома.

Что еще просила Арлетт? Ах, да… Молоко. Бернар направился к молочным рядам, держа перед собой доверху набитый пакет.

— Привет, дружок, — чья-то рука коснулась его плеча. Он вздрогнул.

Матильда держала тележку. Она давно наблюдала за ним, не решаясь подойти.

— Ничего, если я пройдусь с тобой?

— Ничего.

Бернар нахмурился. Его пробирала дрожь, когда он видел Матильду. Несколько минут они шли молча. Бернар остановился, чтобы взять молоко.

— Жаль, что тебя не было вчера вечером. Твоя жена прекрасно готовит. И, разумеется, мы говорили о тебе, — Матильда бросила на Бернара взгляд. Он был полон нежности. — У тебя как дела?