Соседская девочка

– Я пошутила, ты что! – легко и прохладно сказала она, скинула узкие туфельки, села на диван в позу лотоса и принялась массировать пальцы своих невероятно прекрасных ног.

Вахрамеев сел рядом на ковер, погладил ее стопу, прижал к своему лицу, поцеловал, пощекотал усами и вдруг почувствовал, что делает это скорее по обязанности.

– Я не боюсь щекотки, – сказала Тата Трофимова – Я не ревнивая.

«Даже интересно, что с нами будет через четыре года», – подумал Вахрамеев.

на дальней станции сойду ПИСЬМО

Конверт был со штампом города Кирова. Она в Вятке? Как, почему? Нет, это был Киров Калужской области.

Алеша вошел в комнату, сел за стол, положил письмо перед собой, сдвинув в сторону чашку и немытую тарелку. Вскочил, заметался по комнате, ища ножницы. Выбежал в кухню, загремел ножами и вилками в ящике кухонного стола. Нашел. Вернулся, снова сел, отпил из чашки холодный сладкий утренний чай и осторожно, по самому краешку, взрезал конверт.

Да, это был ее почерк. Написано синей шариковой ручкой на клетчатом тетрадном листке.

«Пойми меня, – писала она без обращения. – Я вообще-то не хотела подавать о себе любые знаки, потому что ты меня оскорбил и вообще не любил, как я теперь ясно вижу и понимаю. Но я человек, и ты человек, и у тебя, я надеюсь, сохранился кусочек человеческого отношения. Сначала я думала, что ты рад, что я совсем исчезла с твоих горизонтов. Что я вообще сдохла. Но я теперь решила, что ты все-таки должен знать, что я не повесилась, не утопилась, не замерзла на помойке, чего ты мне много раз желал, я помню, это было громко. И ты помнишь! Но знай, что я жива, вполне пока здорова и греха на тебе нет. Прощаю. В двух словах: я права, а ты нет. Я тебя любила, я старалась, чтоб у нас всё было хорошо и нормально, а ты нет. Ты не старался. Ты сидел на зарплате рядового айтишника и сочинял песни все свободное время. Пел сам себе и мне, и все. Глупо. Когда я говорила, что надо пробиваться, хоть в айти, хоть в песнях, ты говорил “дура”. Когда я жаловалась, что у меня нет хорошего белья и новых сапог, ты говорил “обойдешься”. Когда я тебя спрашивала, почему я должна обойтись, ты говорил “ты моя жена”. Когда я спрашивала, а кто ты такой, чтоб я жила при тебе с драными трусами, ты говорил “я твой муж”. Я говорила “мы не расписаны”, ты говорил, что я еще не заслужила. А когда я тебе сказала, что я мало что с высшим образованием, я еще молодая и красивая, и могу рассчитывать на лучшее, ты закричал “проститутка!”, я сказала “извинись”, ты сказал “проститутские у тебя мечты, мордочкой и ножками торговать мечтаешь”, я сказала “всё, я тогда ухожу”, и ты сказал “вали, замерзнешь на помойке”. А ведь я тебя любила, ты был такой добрый, нежный, и так ласково пел свои песни. Я ушла. С мамой у меня плохие отношения, а папа умер, и больше нету никого. Я села на электричку сама не помню на какой вокзал… Сошла на дальней станции и в лес пошла. Потом в одной деревне встретила хорошего человека, и мы теперь живем вместе, хотя он мне не муж в полном смысле, потому что ему сильно за шестьдесят, я точно не знаю, весь седой, борода большая, он пенсионер, мне не говорит, кем раньше был, и по разговору непонятно, то ли учитель, то ли полковник, он и разговаривает мало, да и времени нет болтать: огород. Но живем мы хорошо, не ругаемся. Так что ты знай, что я жива, греха на тебе нет, и ты только не ищи меня, все равно не найдешь. Прощай».

Даже не подписалась, не написала «Лена».

Это были страшные два года. Да, была ссора, даже скандал, да, он ее обидел, оскорбил, но нельзя же так! Он искал ее, бросался ко всем знакомым, подавал заявление, думал, что она на самом деле утопилась в пруду в лесопарковой зоне, тут рядом… Прочесывали, ничего не нашли. Звонил ее матери, она тоже ничего не знала, плакала, а потом пропала куда-то, перестала отвечать на звонки, он съездил туда – соседи сказали: «Нина Павловна уехала за границу». Он даже квартиру менять не стал, потому что верил: вернется. Каждый раз, возвращаясь с работы, особенно осенью и зимой, когда темнеет рано, он заходил во двор, десяток шагов шел, глядя в землю, а потом резко вскидывал глаза в надежде увидеть свет в окнах – она вернулась! Нет, не вернулась. Два года тоски и муки, и вот – письмо.

Елена Михайловна вот уже двенадцать лет живет в Санкт-Петербурге со своим мужем Анатолием Кузьмичом, управляющим «СевЗапГазТранса». У них двое детей, они живут и учатся в Лондоне под присмотром бабушки, то есть матери Елены Михайловны. Да, а что же письмо? Письмо опустил в почтовый ящик на вокзале города Кирова Калужской области один подчиненный Анатолия Кузьмича, их фирма там что-то то ли строила, то ли выкупала у другой фирмы – Елена Михайловна не интересовалась такой чепухой.