Соска

Я купил дешевую тетрадку и так быстро и ловко написал несколько рассказов, что у меня закрались подозрения, что рассказы эти лежали у меня в подсознании готовые, но забытые, а ручка была тем хитрым приспособлением, через которое они и вылились на бумагу, как нефть из подземного пласта.

Рассказы были фантастические, немного «боевикастые» и, в целом, не лишенные интереса. Во всяком случае, так мне показалось — дать почитать моим «знакомствам» я не решился.

Больше всего мне понравился процесс писательства, я вживался в роль мента или преступника намертво и забывал про все на свете. Замечательным был и тот момент, когда какая-то внезапная идея находила чувствительный отклик в голове. Тогда сразу же все шло как по маслу. Невидимый кранчик внутри моей головы открывался, и рука сама начинала наносить на бумагу черные строчки. От этой деятельности я получал несказанное удовольствие.

Выходило, что до удара по голове я был писателем. Возможно даже известным, учитывая, что я разбился на самолете, который возвращался из Торонто. Хотя как же такое может быть, если все вокруг утверждают, что я «слонялся»? Я поискал свою фамилию в Интернете, но ничего особенного не нашел. Были там разные Свердловы, но не писатели, а все больше компьютерщики и директора мелких предприятий. Может быть, просто от полученного в самолете удара во мне открылся талант?

Вскоре у меня открылся еще один «талант»: без видимой причины я вновь погрузился в кому. Случилось это запросто, как раз во время писательства.

Оказалось, что я в любой момент мог надолго терять сознание, впадать в более или менее длительное коматозное состояние. Случай редкий, но не уникальный.

Соседка по лестничной площадке работала санитаркой, и всякий раз меня забирали в больницу, где она работала. Звали ее Татьяна Михайловна, и она прониклась ко мне жалостью — не больше чем профессиональная привычка.

Поначалу окружающие пугались моих обмороков, и меня стремительно увозили в больницу на скорой помощи. Но вскоре попривыкли, и однажды я даже пролежал один у себя в квартире пару дней, пока Татьяна Михайловна не забила тревогу.

Что со мной происходило в эти мои провалы, я, естественно, не помнил — скорее всего, ничего, что же там может происходить?

Это впоследствии я понял, что кое-что все-таки происходило: в каждый такой провал я отправлялся в свое прошлое, чтобы вершить свое будущее. Почему-то делал я это будучи богатым стариком. Наверное, я прожил две жизни: первую я закончил канадским миллиардером, который и профинансировал научную разработку «Спираль времени», а во второй сел на самолет, чтобы полететь в Россию на похороны мамы.

Но во всем этом я разобрался гораздо позже.

О том, что ни Канады, ни самолета, ни спирали времени не было, а был просто «мозг с серьезными функциональными расстройствами», я, естественно, подумать просто не мог.

По истечении месяца после «происшествия» у меня с лица начала сниматься кожа. Кожа была какая-то странная, как прозрачная синтетическая пленка. Точнее, она не снималась, а как бы постепенно смывалась, и лицо мое приобретало незнакомое выражение.

Спустя неделю после начала «линьки» я полностью преобразился. У моей фотографии в паспорте и у моего нового лица осталось совсем мало общего. Мои «знакомые» и вовсе перестали меня узнавать и грозились подать в милицию за узурпацию чужой личности.

Так как я ничего не умел делать, кроме как погружаться в глубокую кому (а это не приносило денег), то мое финансовое состояние очень быстро превратилось из плохого в ужасное.

К счастью, моим случаем заинтересовался один из докторов, у которого работала Татьяна Михайловна. Звали его Хабибуллин.

Он восхищался моими многодневными обмороками и даже всякий раз, когда меня привозили, выделял под них специальную палату. Как только я пробуждался, он долго расспрашивал о том, что я «видел» будучи в коме и какие эмоции у меня вызывает реальность. Я отвечал, что не видел ничего, а реальность вызывает во мне легкое отвращение. Он с восторгом слушал, записывал и называл меня «редким случаем».

Деньги, которые обнаружились при мне, давным-давно кончились, и я все увереннее скатывался на дно городского ада.

В один из «провалов», а точнее сразу же по пробуждении, я лежал и смотрел в потолок, когда из кабинета Хабибуллина донесся… знакомый голос.

Слов через закрытую дверь я не слышал, но тембр и интонация показались знакомыми. Не то чтобы голос был в прямом смысле узнаваемым, но принадлежал к той категории шумов, которые вызывали во мне смутное беспокойство и ностальгию.

Беседа продолжалась довольно-таки долго, причем сам Хабибуллин говорил как-то странно, как будто забыл, как это делается.

У меня быстрее застучало сердце, поднялось черепное давление, я даже открыл рот, чтобы не задохнуться.

В этот момент дверь открылась, и доктор вошел в палату. Выражение его лица показалось мне необычным. В глазах светилось удивление и даже какой-то, черт побери, восторг. Он смотрел на меня так, как будто видел впервые и хотел немедленно усыновить.