Состояние – Питер

Бронзовые фигуры, гулявшие по садику, заметили нас и, испугавшись, быстро вернулись на свои места на пьедестале, буквально к ногам Екатерины II. Застыли. Державин забрался последним и виновато развел руками.

– Говорят, что здесь все фавориты Екатерины?

– Говорят, много чего говорят, – помог я спешиться Белле.

– Например?

– Что все они жестами демонстрируют размеры своих достоинств.

– Не может быть.

– Все мужчины с вами солидарны, – рассмеялся я. – Еще говорят, что под памятником спрятаны сокровища.

– Интересно. Я в жизни своей ничего стоящего не находила.

– Плохо искали. Хотя постойте, а как же Альберт? – зачем-то напомнил я ей о муже.

– Альберт не сокровище, он золотце.

– Что это значит? Плохо искали?

– Наверное. Теперь даже у поиска есть свои суррогаты: Яндекс, Гугл. С некоторых пор мы не ищем, мы гуглим. На этом и останавливаемся.

– Так вы с ним в Интернете познакомились?

– Разве это имеет значение?

– Никогда не думал, что там можно найти что-то идеальное, для души.

Пройдя мимо Александрийского театра, мы попали в мир идеальных параметров и форм. Улица Зодчего Росси – вентиляция, через которую дышала Александрийская площадь вместе с Екатериной II и окружением, в которой, казалось, сами люди попадали под некий мир античных канонов. Высота зданий равна ее ширине и составляет двадцать два метра. Длина улицы в десять раз больше – двести двадцать метров. Мы верхом на конях два метра двадцать сантиметров, встроенные в идеалы нашего зодчего.

– Эта прекрасная улица – некий пример идеального мира. Мне кажется, Росси специально создал его проекцию, чтобы каждый на время смог встроить себя в идеальное пространство, почувствовал его или, вернее сказать, – ничего, и начал жить не только идеалами, потому как идеальное бесчеловечно. Впечатляет вначале, а что дальше? Цепляемся-то мы не за идеальное, а за недостающее, потому как именно этого нам и не достает.

Идеально пустые окна смотрели на нас закрытыми глазами.

– Хотите, проверим, – развернула лошадь Белла. – Пройдемся по улице еще раз.

– А ведь и правда, достает, – засмеялся я, когда мы прошли по улице снова. – Конечно, не так как Интернет. Он вас не достает?

– Интернет – это пластиковый стаканчик. Любое вино из пластикового стаканчика станет пойлом. Но жажду утолить поможет, потому что в каждой форме есть своя прелесть, своя подача, свое предназначение.

– То есть?

– Интернет – это форма общения, конечно, я предпочту ему живое, как и электронной книге – бумажную, как и бассейну – море, как и идеальному человеку – человека своего.

– Своего Альберта, – улыбнулся я неидеальной улыбкой.

– А для кого-то своего Макса, – пришпорила коня Белла и ускакала вперед, а на меня накинулись сомнения: «Догонять – не догонять».

Умные женщины всегда умели давать от ворот поворот, оставляя при этом шлейф надежды, словно платок в средневековых классических историях, потом ходи, нюхай, вспоминай, надейся, высмаркивайся, пока не пройдет этот насморк.

Я проехал немного вперед и увидел Беллу с Альбертом, устанавливающих на моем пути знак «Поворот налево запрещен».

Блины

– Мы можем позавтракать без компьютера? Ты думаешь, мне приятно печь блины, когда ты сидишь там, общаешься черт-те с кем?

– Опять блины с дерьмом, – все еще прокручивал я в голове странный сон. Такое прекрасное утро, зачем надо все испортить? Ну, давай я сам их испеку, если тебе так сложно. Ты из всего делаешь проблему.

– Дай мне хоть в этом почувствовать себя творцом, – смахнула Фортуна очередной блин со сковородки в аккуратную стопочку ему подобных.

– А я что не даю? Неужели это так сложно, сделать приятное и не настаивать на том, что ты его сделал, и чего тебе это стоило. Ладно, иди сюда, я тебя поцелую.

– У меня руки в муке.

– Зачем мне руки для поцелуев?

– Вместо аперитива.

– Теперь я понимаю, почему некоторые не могут друг без друга.

– Почему?

– Им нечем будет питаться.

Фортуна села на мои колени, развернулась всей грудью и закрыла глаза. С балкона ее груди мне открывался прекрасный вид. Губы едва разомкнулись сгоравшей пламенем розой. Я проглотил цветок.

– У меня блин сгорит, – шепнула она.

– Да и черт с ним, – приготовился я к ее порыву, но она и не думала уходить.

И в ответ проглотила фиалку моего рта. Казалось, что перемешались не только слюни, но и зубы, и языки. Все стало общим.

Запах подгоревшего хлеба приятно ласкал нюх. Румяный диск теста быстро чернел по краям и скукоживался. Было похоже на затмение солнца. Скоро дым начал резать глаза. Но мы продолжали.

– Папа, что-то горит? – Сын выскочил из своей виртуальной норы.

– Мама блины готовит, – крикнул я ему сквозь кумар.

– А-а, я думал пожар. Позовете, когда будет готово, – удовлетворенный, закрыл он за собой дверь кухни.

– Ты видела, как его надо выкуривать из Интернета? – встал я, как по команде, вместе с Фортуной.

– Любовью, – принялась Фортуна за сковороду, отскребывая почерневшее тесто.

– Открой окно, – сказала она мне спокойно.