SoSущее

— Козла отпущения, что ли? — не удержался от ремарки ученик.

— Его, — искренне удивился Платон, — а ты опять, что ли, тыкал в небо, а попал прямо в глаз?

— Не-е, — довольно ощерился Деримович, — чисто логика, нах. Мы еще в школе такое практиковали. Чтобы один за всех.

— Тоже жребий тащили? — поинтересовался Онилин.

— Угу, — ответил Ромка, наклоняясь к воде.

— И ты полагался на волю Азара? Спички ломал или кости бросал?

— Спички надежнее, когда есть палец в кулаке, — весело проворковал Деримович, трогая ртутную поверхность озера.

— Палец в кулаке — тоже занятие, — с профессорским видом заключил Онилин.

— Да-да, — обрадовался похвале Деримович, — только тяжело очень.

— А ты куда-нибудь еще… э-э, совать не пробовал? — не снижая градуса серьезности продолжал наставник.

— А куда еще… — И тут Ромка, почуяв неладное, запнулся. — Платон Азарович! — поняв гнусный намек, воскликнул он в возмущении.

— Вот видишь, какие шутки, бывает, Азар откалывает. Начнешь за здравие, а кончишь… — и Платон, не договорив фразы, наконец-то по-настоящему рассмеялся, — в кулаке.

— Я серьезно, мне ж экзамен сдавать, а вы все на грех Ананьев свели.

— Серьезно, брат… а-а, сцуко! — выругался наставник, не успев до очередной ошибки сформулировать мысль. — Серьезно, недососль, сейчас братья в бирюльки играют на помазанника. А мы с тобой гуляем. Потому как печать Ее на нас лежит. Мы вне жребиев, и арканархи вне, и все, кто выше тетрархов, — вне. К тому же к этим Овуляриям сложилась уникальная ситуация, когда нет ни оглашенных, ни оступившихся. А лохос в недовольстве лопотать начинает. А от лопота у него градус поднимается. Ну а чем выше температура, тем больше недовольства. В итоге что? В итоге перегрев. За перегревом — топот. И неизбежный взрыв. Что делать, спрашивается?

— Ну как что, лохобоев звать, — с видом диктатора сказал Ромка.

— Эка у тебя просто. Лохобои волну только дальше погонят. Дойдет она до края и вернется — мощнее и круче. В этом случае один выход остается — лохоцид. Но СОС к нему не готов. И никто, по правде сказать, не знает, как это будет выглядеть: дырки дырявить. К тому же конвенции рвать — дело исключительное.

— А с кем рвать, дядь Борь, не с лохами же договоры заключены?

— Ты что, не знаешь, кто за лохосом у нас присматривает?

— Нет, — честно признался Деримович.

— ВИП(б), — раскрыл тайну Онилин, но заметив, как Ромка мучительно закатил глаза, пояснил: — Всероссийская Истинная Партия (большевиков). Пока справляется. До топота дела не дошло. Вот от них-то заявка на помазанника и приходит, с мотивировкой, прогнозами, — по всей форме, короче. От законных, можно сказать, дэмагогов[151]. Придется уважить.

— Да, херовато получается, — согласился Деримович.

— А почему такое получается, я тебя спрашиваю? — вскинулся на ученика Онилин. — Не знаешь?

— Что получается, дядь Борь?

— Что помазанников им подавай?

— Ну так вы сами объяснили. Рванет, мол.

— А почему рванет, а? Почему? Потому что все сладкими хотят казаться и гладкими, как эта, как ее? — Судя по тому, что Онилин начал забывать слова, тема его касалась лично. — Ну которая выскальзывает.

— Пиявка? — подсказал Деримович.

— Сам ты пиявка, — Платон наморщил лоб, — амеба! А давление… его стравливать надо, тогда и помазанники не потребуются. Нет, потребуются, конечно, но не так, чтобы только давай.

— А что они там делают сейчас? — спросил Роман, осторожно уводя патрона в сторону от болезненной темы братьев-в-отлучении и козлов-в-отпущении.

— Сейчас… — произнес Платон, подняв голову к звездам, — так, Минтака взошла, теперь Антарес, значит… жребий они уже бросили… Сейчас херовод, наверное, водят.

— Хоровод?

— Ну да, хоровод, только через «е». Все обходят помазанника и отряхивают с себя на него персть грехов своих и шелуху гнева народного. Ходят и приговаривают: «На тебе грехи наши, и заботы наши, и тяготы наши, на тебе гнев их, на тебе зависть их, на тебе скорбь их, на тебе глаз их».

— А потом? — заинтересовавшись церемонией проводов козла отпущения, вопрошал Деримович.

— А потом, потом откроют дверь, и на улицу, прямо в Лохань.

— Ужас, нах, — прошептал Роман, берясь руками за голову, — какое же это молочное Братство, если свои своих на растерзание в Лохань швыряют.

— Не швыряют, — отрезал Платон. — А провожают. И с почестями провожают, по выбору Всемогущего, рукою Азара водящего, бирюльки избирающего. Чтобы как можно больше шелухи развеял, перед тем как пропасть.

— Почему же пропасть, дядь Борь? Если он сильный, помазанник ваш, он что, хуже лоха чилийского?

— За чилийского не скажу, а саратовского, — и Платон двумя пальцами приподнял подбородок недососка, — точно хуже… А потом пинают его. И приговаривают: «Иди в отпущение. Собери прощение, искупи у них грехи наши».

— И как же их искупать? — спросил Деримович.

— А того знать никому не дано. Лохос сам назначает меру искупления. Но зависимость есть — по ненасытности отмеряет.