Сотня золотых ос (СИ)

Она пришла сюда не для того, чтобы ей помогли. Она пришла, чтобы помочь, но почему-то все опять получалось наоборот.

«Ах ты поганая лицемерка, — с нежностью подумала она. — Ведь ты сидела у себя в норе и искала, кому бы поплакаться, какая ты несчастная и как не хочешь завтра подставлять трех придурков, пустивших слюни на твою осу».

— Марш, — настойчиво позвал он, подвигая к ней чашку. — Что ты сделала?

— Я… я совсем не…

В чашке — разведенные в кипятке гранулы. Краситель «карамель», ароматизатор «чай», ароматизатор «бергамот», экстракт кофеина.

Даже у Бесси есть настоящий чай. У нее, Марш, мог бы быть, стоило только зайти в лавку на этаже и открыть браслетом нужное меню.

Не дождавшись ответа, Леопольд подался вперед и положил пальцы ей на запястье. Прикосновение между дежурным профессиональным контактом — измерить пульс, акцентировать внимание на тактильном впечатлении — и попыткой утешить тем, что никогда никого не утешало. От неожиданности она разжала пальцы. И слова словно бабочки — нет, не бабочки, осы, серебряные и синие — взвились в воздух.

— Я хотела вам помочь! — прошептала она. — Я не хотела, чтобы вы из-за меня…

Марш успела проглотить последние слова, потому что если бы она закончила фразу — уже не смогла бы остановиться. И окончательно все испортила бы.

Незачем Леопольду это знать. Больше незачем, она теперь даже не его пациентка и у него нет лицензии врача. Из-за нее. Не хватало сейчас вывалить ему все мерзкие подробности ее мерзкой, пустой жизни.

Не нужно рассказывать, как сквозь эйфориновое равнодушие пробивался восторг от растущих цифр на табло. Всем, кто состоял в той группе с экстремальными эфирами пришло оповещение о принятом вызове, а они разослали его всем своим знакомым, кто хоть немного интересовался такими трансляциями.

Когда число достигло трех миллионов, люди начали уходить. Они устали ждать, а Марш все сидела на полу, разглядывая случайные лица зрителей и думала, какую чушь она сейчас сделает.

Не нужно рассказывать.

Не нужно.

И какая кровь на лице — горячая — какая рукоятка ножа — липкая — и что за чувства рвутся из-под благостного эйфоринового отупения — тоска, такая беспроглядная тоска, а страха совсем нет, страх придет потом — не нужно рассказывать.

— Люди хотят зрелищ, — глухо сказала она. — Людям так скучно, Леопольд. Они любят настоящие вещи и настоящие поступки, а я… узнала, чего они хотят, посмотрела им в лица, и теперь совсем… совсем не могу понять, почему я должна быть хорошим человеком. У меня и раньше-то не получалось.

Нужно было соврать. Нужно было сказать, что она нажралась эйфоринов и захотела внимания, или что ей не хватало рейтинга на какую-нибудь чушь, а она нажралась эйфоринов и чушь показалась очень важной, или сказать, что ее заставили, что она влюбилась в какого-нибудь держателя экстремальных конвентов и хотела сделать ему рейтинг.

Вот ведь дура.

— Ты сама это сделала? — деловито спросил Леопольд, заставляя ее снова разжать пальцы и Марш вдруг представила, как он включает камеры для записи сеанса.

Только здесь никаких камер не было. И сеансов больше не будет никогда.

Она кивнула.

— Тебе сделали запись в карточке?

— Нет…

Марш мотнула головой, чтобы вытряхнуть воспоминание о том, как проснулась на полу под погасшими камерами, и начала судорожно заедать новой порцией эйфоринов пробудившийся ужас и набросившуюся боль.

А руки больше не были скользкими.

— Почему? — равнодушно спросил Леопольд.

— Ничто добровольное не может быть незаконно, — хрипло ответила она. — Это только на изготовление нелегальных эйфоринов не распространяется, и еще на другие вещи, которые не нравятся карабинерам. До того, что мы вырезаем себе глаза, никому дела нет.

— Вот поэтому я и закрыл практику, — голос Леопольда надломился, и из-под ледяной корки профессионального допроса пробились усталость и горечь.

— Вы закрыли практику потому что я… — начала Марш, со стуком поставив на тонкую столешницу полную чашку. — Я…

— Что «ты»? — с интересом спросил Леопольд. — Что «ты», Марш?

Она зябко повела плечами и безжалостно смяла в ладони отглаженные лацканы пиджака. Болела? Чуть не вылетела в окно, собрав в себя все осколки, до каких дотянулась?