Сотник

— Плохо ты людей знаешь, Иван Архипович. Плеть — она никогда не помеха. А людишки — им сколь ни дай, все мало будет. Вот кабы сиднем сидеть на печи, а оно все само получалось бы и достаток во всем был, тогда совсем иное дело. А тут работать надо, себя не жалеючи, — авторитетно заявил Миронов.

— Да я с тем и не спорю. Но ведь бездельников-то на работе держать не станем. Годик-другой, и лодыри отсеются, работники останутся. А там, глядишь, и Карповка людишками забьется, — пожав плечами, ответил Иван.

— Карповка? — вздернул бровь Серафим.

— Батя решил так село при руднике и заводе назвать. Уже по весне дома ставить начнем. Кхм. В смысле он начнет. Ты тут, в Москве. А я под Азовом. Вот такие пироги с зайчатиной.

— Погоди. Так ведь Архип Алексеевич сказывал, что мастерские будет переносить в Дедилово. Ну то есть в Карповку теперь, получается, — удивился Серафим.

— Не так скоро. Года два, не меньше. Чего готовое дело рушить? Эдак и там прибытку нет, и тут убытки.

— Это да.

— Вот то-то и оно.

Дверь снова хлопнула, вновь запуская облако пара, и в комнату ввалился улыбающийся и раскрасневшийся Аркашка. В руках пара кувшинов с холодным пивом. Вот странное дело, но даже на самом морозе теплое пиво не пьется, хоть ты тресни. Впрочем, и чрезмерно охлажденное — тоже не то. Нет, тут оно, конечно, сугубо индивидуально. Но у Ивана именно так.

— Серафим, ты с Митей говорил по поводу сына? — вспомнил Иван.

— Говорил. Не идет в Аркашку наука. Силком научили писать да считать. Вот железо ворочать у него складно получается. Так что я его при мастерских окончательно в ученики определил. Пока ему нравится, а там поглядим.

— Н-да. Плетью бы его вразумить. Но, с другой стороны, настоящий мастер у станка порой дороже дюжины умников из академии.

Подоспела Дарья с колбасками. Разлили пенный напиток. Приложились. Хорошо-о! А колбаски — так просто объедение. Все же немцы знают толк в пиве. Нет, рыба — это понятно. Но тут все дело вкуса. Вот Ивану нравилось запивать пивом именно колбаски.

— Иван Архипович, ты бы присмотрелся к этому Кузьме, — сделав второй глоток, куда меньше первого, произнес Серафим.

— А что с ним не так-то? — спросил парень.

— Ты велел его везде пускать.

— Ну велел.

— Так он, ирод, не только всюду шастает, но еще и помогать берется, в дружки набивается, вопросы задает исподволь так, выспрашивает, что тут, мол, и как. Мне мужики о том уж не раз сказывали. Ты уж прости, но думается мне, ты подсыла в мастерскую привел.

— Ну, Серафим, ты думай что хочешь, но я своего решения не меняю. Пускать везде невозбранно.

— Да как же так-то? — возмутился Миронов.

— А вот так, — миролюбиво отозвался Иван. — Сам ить знаешь, чем обязан я ему.

— То, что жизнь он тебе сберег, — это одно. Будь ему хоть благодарен до гробовой доски, хоть отдарись разом. Но дело семейное — это уж совсем иное.

— Да чего ты так вскинулся, Серафим? Ну даже если и выведает что, так нестрашно. Всех денег не заработать, а на жизнь нам хватит с избытком, да еще и останется.

— Ты уж не серчай, Иван Архипович, но я Архипу Алексеевичу все же отпишусь и со следующей оказией отправлю.

— О семейных интересах, стало быть, печешься?

— Пекусь, — вздернув вверх бороду, упрямо заявил Миронов. — На то меня твой батюшка тут и оставил.

— Ну что ж, делай как знаешь.

Оно бы, конечно, рассказать Серафиму. Но они с Кузьмой решили, что поначалу все же не стоит. Тут ведь какое дело, Миронов — он тоже человек. А мало ли какие грехи одолевают смертных. Так что и его родимого стоит проверить. Да и не сдержится еще, обронит что лишнее, пусть и без умысла. А оно не ко времени.

Овечкин же хотел оставаться инкогнито. Вот и придумали они историю с чудесным спасением Ивана. Зато теперь Кузьма с гордым видом расхаживал по территории мастерских, совал свой нос во все дыры и со всеми стремился подружиться. А что такого? Он мужик хоть куда. И пусть жизнь не заладилась — не ропщет и сердца своего не растерял. Эвон, не думая о себе, бросился на татей, спасая Карпова-младшего.

Нет, о случившемся Иван распространяться не стал. Сочинили басню о том, что Кузьма, приметив, как лихой собирается ударить Ивана ножом, повис на руке убийцы. Ну и сам едва не получил в брюхо отточенную сталь. Поняв, что дело сорвалось, лихой подался в бега, Иван же пальнул пару раз да промазал. Ну а потом решил отблагодарить нищего и привел в свой дом, где позволил бывать невозбранно сколько и где пожелает.

О реальном же происшествии Иван попросту молчал. Ни к чему это. И тот раненый лихой скончался, они с Кузьмой потом сбросили тело в ров. Так что концы в воду. Стоялую и покрывшуюся зеленой ряской, что в городском рву протухает.

А племянник дяди Яши — это реальный и серьезный козырь. Может, сгодится когда, а может, и нет, но лишним в рукаве точно не будет. Разве что Добрыня выходил слабым звеном. Но его упредили, чтобы тот о происшествии помалкивал в тряпочку, если жизнь дорога. Жизнь он ценил.