Сотник

— Понял! — Мишка почувствовал злость: "Экзаменовать ты меня будешь, осел иерихонский, да я тебя сам так за тайные места потрогаю…" — Тех, кто от чужих мук удовольствие получает, к допросному делу близко подпускать нельзя!

— Гм… — Его собеседник, кажется, предполагал совсем другой ответ на свой вопрос. — Ну… в общем, правильно мыслишь. М-да… ну, ладно, устроим все как надо, не сомневайся. Кто у тебя там, кстати? Не тот, что Матюхе морду разворотил? — все-таки не удержался от подковырки Арсений. — Тогда, может, проще его тому же Матюхе и отдать? Он с ним страсть как душевно поговорит…

— Неплохо бы… — Чего уж ерепениться, коли и впрямь с первым допросом обгадились дальше некуда. — Но с тем сейчас на том свете беседуют… Душевно. Да и Матюхе одного раза хватит.

— Ну да. Опыт, он дорогого стоит. — Усы у ратника выплясывали, но улыбка все же не удержалась в бороде. — Стало быть, знающий кто потребовался?

— Потому тебя и ждал, — развел руками Мишка. — И дело как надо сделаете, и нас поучите… Сейчас вот меня, а потом я кого-нибудь из своих ребят подберу…

— Чего? Тебе, часом, по голове чем не перепало? Знаешь, чего просишь-то? — На лице Арсения мгновенно не осталось и намека на ухмылку, словно стерли ее.

— Знаю… — Мишка мысленно цапнул себя за язык, — ну, догадываюсь…

— Догадывается он! Ни хрена ты не догадываешься… Не с чего! — Арсений даже не злился, а просто ошалел от такого мальчишеского нахальства. — Коли сам не пробовал, ни хрена ты ни о чем догадываться не можешь!

— Я тебя не Киев штурмом брать посылаю! — Мишка уперся взглядом Арсению в переносицу. — Дознание пленного проведи, как должно, а я у вас поучусь…

Ратник собирался и дальше сопляка в ум приводить, но споткнулся о Мишкино выражение лица. Некоторое время молча и очень внимательно смотрел на него, потом, видимо что-то решив для себя, заговорил:

— Учиться, стало быть, надумал… Ну-ну… С другой стороны, в деле сотника эта наука не последняя. Поучим…Только вот, коли сомлеешь, к деду жалиться не беги.

"Угу, "посмотрим, какой ты Сухов". А я бы тебя на какой-нибудь фильм ужасов сводил… тоже полюбовался бы".

— Идет, дядька Арсений! Сомлею, медовуха за мной, — кивнул в ответ Мишка, постаравшись выглядеть при этом максимально серьезно. — Для начала ты мне обскажи, как это все обустраивать надобно. То, что пленника надо сразу же в оборот брать, ты мне уже объяснял, а теперь объясни, что надо делать, если время прошло, и он уже успокоиться и подумать успел.

Арсений в очередной раз — Мишка сбился со счета, который за этот разговор — задумался и покачал головой:

— Ишь ты… Ты б еще кнут взял, погонять… Ты хоть знаешь, что тут главным быть должно? Небось о железе каленом думаешь? Так выкинь из головы эту дурость! И запоминай, коли учиться надумал. Голова тут по первому делу. Без нее никакое зверство не поможет… Понятно объясняю?

— Чего ж тут не понять-то? — Мишка старательно изобразил, что выслушивает азбучные истины лишь из вежливости. — Самоубийцы-то, считай, никогда от телесной боли на себя руки не накладывают, а вот от страха или от мук совести — это да. Настоящий страх, настоящее подчинение — это когда дух сломлен, а не плоть.

— Гр-кха… — ратник от неожиданности даже поперхнулся, — это откуда ж ты такое?..

— Просто я, дядька Арсений, хорошо запомнил, что покойный отец Михаил, царство ему небесное, в своих проповедях говорил о борьбе тварного и божественного в человеках, сиречь, о противоборстве телесного и духовного начал. Нам же, грешным, только и надо, что умеючи эту мудрость к делам земным приложить. Дальше давай учи.

— Э… И ты со словом Божьим… на допрос?..

"Приехали, сэр, сейчас вас еще и в извращенцы запишут. А ведь инквизиция так и будет действовать: пытать с молитвами, цитатами из Писания и во славу Божию".

— Да! Со словом Божьим и на допрос! И уберегусь сим от греха жестокосердия, ибо Бог есть любовь! Из любви к ближним сотворю зло малое, дабы уберечь их от зла великого! Ну чего ты на меня так смотришь? Не согласен?

Арсений молчал. Не просто молчал — он явно не знал, как отнестись к тому, что от совершенно, казалось бы, правильных и благопристойных слов веет какой-то непонятной жутью.