Сотник

Много песен слыхал я в родной стороне,
Про походы, про битвы былины,
Но из песен одна в память врезалась мне —
Это песня ладейной дружины.
Эх, дружинушка, ухнем!
Эх, ладья у нас сама пойдет!
Подернем, подернем да ухнем!

И от дедов к отцам, от отцов к сыновьям
Эта песня идет по наследству,
И как только грести тяжело нам, друзья,
Мы к дружине, как к верному средству.
Эх, дружинушка, ухнем!
Эх, ладья у нас сама пойдет!
Подернем, подернем да ухнем!

Боевую ладью мы с добычей ведем
Иль удачу в бою добываем,
Хоть сквозь зубы порой эту песню поем,
Про дружину мы в ней вспоминаем.
Эх, дружинушка, ухнем!
Эх, ладья у нас сама пойдет!
Подернем, подернем да ухнем!

И на Припять-реке, застревая в песке,
Напрягая и ноги и спину,
Пусть порой не вздохнуть — чтобы легче тянуть,
Мы поем про родную дружину.
Эх, дружинушка, ухнем!
Эх, ладья у нас сама пойдет!
Подернем, подернем да ухнем![37]

Привычные к подобным озарениям своего молодого сотника отроки подхватили песню сразу, и дело пошло веселее. Когда же на ладье появились взрослые гребцы с догнавших их ладей Никифора, то такое начинание они тоже одобрили и с удовольствием затянули новую, но хорошо подходящую для размеренной работы веслами песню. Те, кто остался на купеческих судах, постепенно включились в общий хор, разлетающийся далеко по Неману, даже Ходок, хоть на веслах и не сидел, иной раз подпевал, посмеиваясь.

И все бы ничего, но Артюха на этот раз не ограничился придуманными Мишкой куплетами и решил внести свою лепту в дело музыкального сопровождения объединенной флотилии. Творческое начало, так ярко проявляемое во всем, чем он занимался — от музыки до рукопашного боя, зудело, похрюкивало и наконец разродилось новым куплетом к четырем Мишкиным:

Если враг нападет на родные края,
Встретим их, как пристало мужчинам!
Лях ли, половец — все огребут до…

На этой строчке, видимо, у начинающего поэта кончилась фантазия, и придуманное им созвучие к слову "края" хоть и не блистало новизной и оригинальностью, зато идеально ложилось на рифму.

Чтобы помнили нашу дружину!
Эх, дружинушка, ухнем,
Эх, ладья у нас сама пойдет,
Подернем, подернем да ухнем.

Гребцы встретили "продолжение банкета" радостными воплями, мигом разучили новые слова и во время премьеры, немедленно последовавшей за генеральной репетицией, с особым выражением исполнили, разумеется, третью строчку куплета.

Рев десятков молодых и не очень глоток в стесненных условиях не мог не коснуться ушей присутствующих на судне дам. Честно говоря, после того, что сама княгинюшка изволила выдавать в адрес спасших ее отроков сразу после операции по ее освобождению из лап террористов, ничего особо нового для себя она услышать тут вроде бы не должна была, однако услышала.

Или сочла нужным услышать. Только моментально после исполнения "хором мальчиков на веслах" свежего песенно-поэтического шедевра на Мишку налетела Дунька-отличница, пунцовая и разъяренная, как курица, у которой отбирают цыплят.

— Как можно?! — затарахтела она, даже не снизойдя до объяснений, что именно "можно"; видимо, сочла сам факт настолько, бесспорно, возмутительным, что уточнений не требовалось. — При княгине Агафье Владимировне?! Во время чтения утренней молитвы?!

Мишка, не сразу поняв, что именно произошло, встревожился. Песню-то он слышал, но не учел, что княгиня окажется столь чувствительной. От ее светлости он давеча и покруче загибы узнал — хоть записывай; такие бы, поди, и дед при случае оценил. А Дунька продолжала негодовать, особо напирая на возмутительное безбожие:

— Святую молитву прерывать! Такими словами!

Мишке наконец удалось вставить вполне логичный вопрос:

— Да какими словами-то?