Сотник

Связываться с ними не хотелось. Ведь они были конкурентами гостей торговых из Новгорода, с которыми парень уже вел дела. Это, с одной стороны. А с другой торговые возможности Новгорода к 1554 году были в немалой степени ослаблены. Дело в том, что в 1494 году закрывался Новгородский двор Ганзы. Его, конечно, открыли вновь в 1514, но торговые связи оказались уже порушены. Более того, они перешли в Псков, который на этой вражде немало расцвел, поднялся и укрепился.

Через Нарву оживилась торговлишка. В целом – слабая. Потому что из Пскова много товаров то не вывезти. К нему самому их везти неудобно. Однако на безрыбье и рак за мандарин сойдет. Поэтому, Псков к 1554 году был главной площадкой для торговли не только с Ганзой, но и Ливонией, а вместе с тем и шведы стали в него чащей захаживать, ибо невские и волховские пороги здесь не наблюдались. Что, как несложно догадаться, вызывало изрядное раздражение в Новгороде.

Та еще задачка.

Поэтому Андрей еще раз потер лицо, сгоняя с него усталость, направился к ним за стол.

– Ну что, други, давайте поговорим? Что вы желаете?

– Торг с тобой везти.

– Светильным маслом?

– Краской.

– Так ее ныне церковь всю скупает.

– Скупала, – усмехнулся Ефрем. – Ты разве не знаешь, что на Москве творится?

– А что там творится?

– Волнения. Сильные волнения. Митрополита нынешнего пытаются сковырнуть. И, судя по всему, смогут.

– И что это меняет?

– Сильвестр, который протопоп, и его сторонники подняли дела старинные. Еще восходящие к тем годам, когда, когда правил дед нашего Царя. Слышал ли о ереси жидовствующих?

– А что там слышать? Осудили же ее на Поместном соборе.

– Так осудили что о ней сказали, а не то, что на самом деле было. Началось то там все с того, что священники новгородские отказались причастие принимать, не признавая через это архиепископа. Что он, де, за деньги поставлен, а не за веру. И пошло-поехало. О симонии слышал ли?

– Слышал, – кивнул Андрей. – А что, разве епископов-архиепископов как-то иначе ставят?

– Типун тебе на язык! – воскликнул отец Афанасий.

– А что не так? Вон, Патриарх наш, что в Царьграде сидит, чтобы стать таковым должен сколько золотых монет заплатить. Тысячу али больше. Не помню. Разве сие не есть симония?

– Так куда ему идти супротив воли царя магометан?

– Это меня должно волновать? – наигранно удивился Андрей. – Для меня, как для прихожанина и христианина как сие выглядит? Купил он должность? Купил. Значит симония. Посему и мыслю – ежели в нашем патриархате такое установлено на самом верху, то разве же надобно осуждать тех, кто внизу поступает вслед за Патриархом? Нет ли в этом лицемерия и двуличия?

– Разумно, – хмыкнул прищурившись, купец. – Но дело не о том. На Москве ныне волнительно. И митрополиту с епископами не до краски. Им вообще не до чего. Сказывают, что только вмешательство Царицы спасло их от расправы толпы. Так на будущий год вряд ли они смогут купить краску.

– Что думаешь? – обратился Андрей у отца Афанасия.

– Зерно истины в словах Ефрема есть, хоть мне и горько это признавать. На Москве ныне очень погано.

– Да уж… не позавидуешь Царю-батюшке, – покачал головой Андрей. – Еще и эти Авгиевы конюшни разгребать.

– А что это за конюшни такие? – поинтересовался Ефрем.

– У древних эллинов в свое время жил герой – Геракл. Безмерной силы воин. Как-то поспорил он с один из царей эллинских, что сумеет за один день убрать его конюшни, в которых стояли тучные стада годами. И посему считалось, что очистить их невозможно. Не за один день, а вообще. Очень уж великими были эти стада.

– И что Геракл?

– Так он канавку прокопал небольшую и пустил воду ближайшей реки в стойла. Те воды и смысли весь навоз и многолетнюю подстилку. Даже не за день, а быстрее.

– Ха! Ловко!

– Ловко. – согласился Андрей. – С тех пор и стали сказывать про Авгиевы конюшни, как про удивительно загаженное место.

– Так ты что, считаешь, дела церковные загаженным местом? – взвился Афанасий.

– Скажи, отче, а почему у тебя тут никаких волнений нет? Может быть ты делаешь что-то не так? Может быть ты не ставишь за взятку архиепископов? Или еще какими паскудными делами не промышляешь?

Отец Афанасий промолчал, нахмурившись и недовольно глядя на Андрея. Но промолчал. После слов о симонии Патриарха, которую он не мог оспорить и как-то оправдать, он решил не продолжать дебатов. Лишь держа в уме по вечеру отписать Царю письмишко с новыми деталями. И митрополиту… возможно…

– Так что, – нарушая неловкую паузу произнес Ефрем, – Церковь на будущий год, скорее всего ничего не купит. Ей не до того будет.

– Но я веду дела с гостями торговыми из Новгорода. Зачем мне продавать через вас?

– Потому что у меня хорошие связи. И я могу много что тебе достать через немецких купцов.

– И коней добрых? Из Нидерландов. Я слышал, что там особых лошадей разводят, смешивая горячих гишпанских жеребцов с местными здоровяками.

– Добуду.

– Ливонцы ведь не пустят.

– У ливонцев нет единства, – улыбнулся Ефрем. – У них правая рука не ведает, что творит левая. С комендантом Нарвы я сговорюсь. А чаяния иных нам в таких делах без разницы.