Сотник

— Где? — вяло поинтересовался Папа, известный в мире как Джованни Мария Чокки дель Монте. Он мало интересовался делами и проводил практически все свое время на вилле, предаваясь комфортному бездействию. Лишь изредка предпринимая робкие попытки реформировать церковь, дабы она отвечала новым вызовам времени. Однако дергался больше для вида и не утруждал себя какими-либо особыми усилиями.

— Доминиканцы из-за своей лени, нерешительности и бездеятельности довели до того, что в Московии начались волнения верующих. Их подначивают еретики-протестанты, грозя обратить всю Московию в свою ересь. А это ставит под угрозу не только нашу миссию в Литве, но и ставит в сложное положение Польшу с Ливонией.

Юлий медленно осмотрел Игнатия с головы до ног. Молча. Он неохотно обдумывал, что тому сказать, но ничего не шло в голову. А Лойола, чуть помолчав, продолжил:

— Если мы не предпримем сейчас самых решительных действий, то потеряем Польшу с Ливонией и поставим Священную Римскую Империю в очень сложное положение. Ибо северные еретики получат мощную поддержку с востока. Честные католики окажутся в крайне опасном положении. Доминиканцы…

— Что доминиканцы? — перебил его Юлий. — Они опять тебе угрожали? Не отрицай. Я ведаю, что брат Доминик навещал недавно вашу резиденцию.

— Они угрожали не мне, — максимально вежливо ответил Игнатий Лойола. — Они угрожали всей католической церкви, настаивая на том, чтобы я замолчал. Чтобы не смел бить тревогу и позорить их. Пожар ереси меж тем разгорается с новой силой.

— Я понял тебя. Ступай. — произнес Папа.

— Но…

— Мне нужно подумать.

Игнатий несколько секунд помедлил, переваривая сказанное. Поклонился. Вежливо попрощался. И покинул понтифика. Хотя у него внутри все клокотало. Папа ведь все знал и даже не пытался что-либо сделать. Да и вообще вел себя так, словно ничего не произошло…

Однако ушел Лойола недалеко. Его догнал кардинал Джанпьетро Карафа. Уже весьма старый, но все еще чрезвычайно энергичный человек, поставивший в свое время инквизицию в Испании на новый, системный уровень. Фанатик, получивший прекрасное богословское образование. А также основатель ордена театинцев, цель которого заключалась в борьбе с ересью и духовным обновление служителей церкви…

Весной 1555 года он станет Папой Павлом IV, который прославится как жесткий, решительный и безжалостный Понтифик. Грубого и безудержного, который быстро сумеет всех довести до белого каления. Настолько, что после смерти Карафы на двери его врача жители Рима напишут «спаситель отечества». Да и умрет он в оригинальной истории довольно занятно — во время очередного призыва своего окружения к борьбе с ересью. В 83 года. Видимо сердце не выдержало переполнявших его вполне искренних, но совершенно деструктивных чувств.

Однако всего этого о будущем ни Карафа, ни Игнатий не знали. Пока, на осень 1554 года Джанпьетро был всего лишь одним из самых радикальных и влиятельных среди кардиналов. Человеком, за которым стоял очень деятельный и влиятельный в Италии орден фанатиков, вся Испанская инквизиция, даже несмотря на формальное ее подчинение доминиканцам, и многие иные радикально настроенные католики…

— Мне передали ваш разговор. Все настолько плохо? — спросил он Лойолу.

— Если бы я сомневался в этом, то не донес до Его ушей свои слова. Мы стоим на пороге новой катастрофы. Ты же знаешь, что Император в осаде. На него давят еретики с севера, османы — с юга, французы с запада. Если еретики получат поддержку со сторону Польши, Литвы и Московии Империя падет. А вместе с ней падет и поддержка католичества в ее землях. Что будет дальше не хочу даже представлять…

— Это как-то касается той истории с якобы воскресшим у схизматиков? — кардинально помрачнев, спросил Карафа. Описанные Игнатием перспективы его тоже ничуть не обрадовали.

— Мне сказали, что доминиканцы отправляли в Тулу брата Себастьяна и он в полной мере убедился в правдивости слухов. Он уверен в том, что Андреа из Тулы есть возрождение Всеслава из Полоцка. Ты знаешь — у меня много вопросов к доминиканцам. Но как им не верить в таком вопросе? Ведь в их интересах говорить обратное!

— Плохо дело, — кивнул Карафа. — Неужели этот Андреа и еретики заодно?

— Полагаю, что прохвосты-еретики просто воспользовались благими делами Андреа. А он совершил как минимум одно чудо. Слышал ли? Он убедил словами влиятельных людей города Тулы простить долги своим должникам. Зная натуру человека мню, сие есть чудо куда более немыслимое чем даже хождение по воде.

— Не богохульствуй!

— Истину тебе говорю — я не знаю ни одного города, где влиятельные горожане простят должникам своим. Даже если истово верят в Христа.

Карафа помолчал. Пожевал губы. И, наверное, после минуты молчания, спросил:

— А его слова — правда?

— Какие?

— То, что он сказывал про католиков.

— О том, что принцип единства Империи утрачен? О том, что Папе нет дела ни до чего, кроме возни в Италии? О том, что протестанты лезут отовсюду и попытка заткнуть им рот только все усугубляет? Да. Это он сказал. Но в чем из этих слов он погрешил против правды?