Сотрясение души (СИ)

   Негодование ещё больше терзало его стремление разгадать давний стон тестя, не высчитанную арифметику пощупать. Так долго ожидаемое время, вдруг остановилось заодно с неподвижностью старика, тихая осень нервною сделалась; неопределимы стоны умирающего, вдруг место заветного томления ненайденным останется, дно колодца одним песком и глиной устлано будет.

  Стас заспешил в кухоньку вернуться, к месту печали пробрался. Наклонился над сухим телом, ...не слышно: содержится ли ещё дыхание. Сурово на всех зять смотрит: - не так жизнь скрытую надо провожать.

   - Дед, отец - взмолился он - не разочаровывай нас, покидая этот мир, скажи: где спрятал то, что тебе уже не пригодится.

  Старик утянул веки под лоб, приоткрыл рот...

  - Дед, дед! - Закричал Стас, растопыренными ладонями надавил на груди умирающему, душу удерживал, не давал смерти выползать.

  Старшая дочь зажгла свечу, и поднесла к отцу, хотела вложить ему меж пальцами.

  - Зачем ты преждевременно делаешь то, чему не пришло время. Сказано, когда я здесь, все должны удаляться, разве не понимаете, что мне одному положено заветное знать, принять наследие до того как скончается старик, я один среди всех достоин услышать неизбежную исповедь его души. Выходите, выходите, оставьте умирающего с пресвитером. Таково его веление.

  Замолкшее дыхание, участило секунды в громких часах, они мешали слушать уверенное ожидание. Зять снова трогал пальцами рёбра, тряс сухое тело: - Скажи, дед скажи, наконец, куда спрятал то, что сорок лет грело тебя, где красота моей жены, ты временно её приданного лишил! Зачем нашим годам - упрямство твоё проклинать... Дед! Я не позволю тебе умереть, пока не узнаю место клада!

  Из-за приоткрытой двери родственники ревниво поглядывали на единолично умирающий характер, и на выразительное желание торговца выведать ожидаемое всеми наследство; прислушивались к затихающему уставшему шёпоту его мольбы.

  У старших дочерей, давнее упрямство отца, цедит жалость за душу его вымученную, и желание своё обрести. В открытое негодование разрастается: как не глянут глаза, дрожат ненасытные руки торговца, не может душа упокоение найти.

   Три дня ненасытный мучает бедного, не даёт ему умереть.

  - Пусть отец, кому хочет тому откроется, может меня только видит, - говорит старшая, матери, сжимает грустным объятием старую. - Воля бога - сильнее земной жадности.

  - Гоним жадину с ложе отца! - крикнула она.

  Старик напряг увядшие узлы, глазницы выровнялись в потолок, сухая рука едва приподнялась: - Тамм...м, - еле произнес он, и пропал присутствием, ...освободился.

  Зять выскочил, растолкал женщин, побежал, на чердак пошёл забираться. Все мужчины за ним устремились. Потолки в комнатах большого дома загремели, стуки сыпались сверху заодно с побелкою. Долгий шум, и мужчины разочарованно с чердака спускались, всю рухлядь перерыли. По закоулкам старого дома принялись искать. Женщины за мужьями следовали, подсказки уму сочиняли.

  Никто не находит снаряд. Нет клада. Обиженные все возвращаются в пустоту стариковскую, шумно входят к одру непокорного человека. Толпятся, толкают друг - друга, вместиться не могут, ...и плакать тоже пытаются.

  В маленькой коморке старика маленькое окошко со сбитым подоконником стоит, лучик солнца всё ещё пытается пробиться сквозь излом. Саман в стене расковырянный, беленая, с сушенным конским навозом замазка изнутри выцарапана, на полу возле брошенной трухлявой доски, куски сырца валяются...

   Часы не тикают, остановились. И старик, совсем мёртвым лежит.