Во-первых, их не столько художественные, сколько культурные творения были формой становления их идеологического сознания, через которые они проговаривали, выговаривали и осмысливали в публичном диалоге (это, в частности, определяло актуальность театра как особого вида искусства) глобальные исторические перемены, сопрягающиеся с жизнью каждого индивида. И в первую очередь эти произведения были культурной формой, через которую индивид осмыслял и переживал факт своего субстанционального обновления, предоставляющего ему право (им же добытое) на свою субъектность в Истории. Страна, уездный город или деревня — это было уже не столь важно. В любом случае этот географический «пятак» был местом, на котором во всей полноте общественных противоречий индивид творил свою Историю.
Во-вторых, произведения художественной самодеятельности либо культурно документировали процессы происходящих перемен, либо носили непосредственно телеологический характер. Творения революционных масс этого времени, очень разные по своему качеству, тем не менее возникали в силу их компенсаторной мотивации, связанной с восполнением их субъектной недостаточности.
В-третьих, но даже если в этот период и возникали произведения «соцреализма», то, как правило, большинство из них имело откровенно низкий или недостаточный художественный уровень, чтобы называть их искусством соцреализма.
В-четвертых, произведения художественной самодеятельности 20-х гг. нередко завязывали художественное творчество на идеи прямого социального преобразования действительности.
Это противоречие в наиболее яркой форме было выражено в культурно-художественных практиках Пролеткульта.
Итак, основой возникновения соцреализма являются практика социального творчества и реалистическая тенденция культуры, т.е. два совершенно разных понятия, казалось бы, не имеющих между собой ничего общего. Но если они соединились, то, что же все-таки явилось той основой, на которой произошел синтез этих двух различных понятий в то общее, что получило название «соцреализм»?
Ответив на этот вопрос, мы тем самым выявим и ту их генетическую общность, которая на первый взгляд, казалось бы, отсутствует. Более того, это позволит нам понять предпосылки и формы превращенных модификаций соцреализма. Естественно, ответы на эти вопросы будут зависеть от выбора системы теоретических координат, в рамках которых и будет проводиться исследование данного предмета.
В этой связи заметим: соцреализм — это метод, несущий в себе и самосознание идеи метода творчества. Последнее вовсе не означает, что он появляется в голове художника или вождя (творческого союза или страны), как это часто принято думать.
Таков генезис метода соцреализма. Вот почему данный метод нельзя специально «сделать» или экспортировать из какой-то другой сферы (идеологии или искусства) — он может появиться только как производная культурно-исторического развития художника и особого типа общества, взятых во всем богатстве их граней.
* * *
Предложенное выше решение проблемы онтологических основ генезиса соцреализма позволяет по-новому взглянуть на гносеологические предпосылки рождения этого метода. Сегодня, когда «один верит в реализм, другой — в соцреализм, третий — в авангард, четвертый — в постмодернизм»[117], данный вопрос становится особенно важным. Соответственно возникает проблема: на какой гносеологической основе должно выстраиваться исследование соцреализма?
На основе того или иного локального дискурса? Но, как пишет В. Курицын, «локальные дискурсы никогда не смогут “договориться” о чем-то определенном и четком; более того, они не должны к этому стремиться, чтобы не изменить своей природе. Они не могут “договориться” потому, что отказались от “правоты”: и от своей собственной, и от некоей абстрактной категории “правоты”»[118].
Может быть, для исследования проблемы соцреализма необходима некая метатеория, определяющая методологию изучения данного вопроса? Но не появляется ли в таком случае угроза монистического подхода, подминающего под себя все богатство наработанных взглядов и воззрений на данный предмет?