Социализм для джентльменов

По существу это вопрос совести. Пока рядовой англичанин считает очевидным не то, что он имеет естественное право на жизнь, свободу и счастье, а то, что лорд Керзон есть высшее существо, а Ленин – грязный мерзавец и не джентльмен, – пока обыкновенный британский суд присяжных выносит оправдательные приговоры тюремной администрации, явно убившей сознательного противника существующего строя насильственным введением пищи в его легкие, под предлогом искусственного питания, – до тех пор политическая власть пролетариата, достанется ли она ему, как добыча в революционной борьбе, или будет брошена ему его господами, как ловкий ход в парламентской игре, ничего не изменит в существующей системе, кроме разве уничтожения тех немногих гарантий против тирании, которые были добыты в прошлом энергичным меньшинством.

Из этого следует, что задача проповедников социализма, называют ли они себя рабочими лидерами, социалистами, коммунистами или большевиками, заключается в создании социалистической совести. (Задача капиталистов и империалистов гораздо легче: она заключается в том, чтобы спекулировать на уже существующих убеждениях и только питать их соответствующим воспитанием детей в детских и школах, а взрослых – в речах и газетах.) А когда эта задача будет исполнена, останется еще очень тяжелая задача выработки новых начал общественного строя, соответствующих новой этике и новым убеждениям. Ибо между управлением старым паровозом (а правительство по существу представляет собою паровоз) и изобретением и постройкой аэроплана – целая пропасть. И такая же пропасть лежит между управлением существующей капиталистической системой и изобретением, созданием и управлением политическим, юридическим и промышленным аппаратом социалистической системы. Пока это не будет достигнуто, никакое проникновение в парламент, или даже в кабинет министров, рабочих лидеров, социалистов, коммунистов или большевиков не сможет установить социализм или уничтожить капитализм. Г. Хендерсон и г. Клайнс могут быть такими же противниками капитализма, как Троцкий и Ленин, но они так же мало могут заставить нашу политическую машину произвести социализм, как заставить швейную машину приготовить яичницу. Машина была создана не для этой цели, и те, кто работают на ней, работают на капиталистической машине, которая ничего не может произвести кроме капитализма, хотя бы они и стояли за лучшую заработную плату и лучшее обращение с рабочими, и даже, быть может, добились бы этого.

Представление, будто мы имеем в британской конституции удивительный инструмент, бесконечно приспособляющийся ко всякому изменению настроения британского народа – только простой самообман. Вы с таким же успехом могли бы сказать, что феодальная система могла бы приспособляться к малейшим изменениям настроений манчестерской хлопковой биржи.

Что значит в сущности создать новый общественный строй? Это значит изменить условия жизни людей в обществе. Если при этом изменяются отношения между правящим и управляемыми классами, то мы называем такое изменение – революцией. Проповедники такого переворота должны, в случае успеха, взять на себя управление страной, или уступить свое место людям, которые захотят и сумеют это сделать. Новым правителям придется взять на себя такую ответственность, от которой простые смертные отшатнулись бы с отвращением и ужасом. Им придется не только, подобно всем правителям, отдавать приказы об убийстве себе подобных за совершение преступлений, но им придется заново определить, какие именно преступления будут караться смертью. Им придется следить за тем, чтобы в каждой школе внушались такие идеи, которые могли бы примирить совесть подвластных им чиновников с исполнением подобных жестоких приказов. Вот почему реформаторы так отчаянно цепляются за постепенность изменения существующих систем, предпочитая ее революционным переменам. Очень легко подписать смертный приговор или приказать войскам стрелять в толпу, когда это не выходит из рамок давно установленной рутины, не вызывающей никаких сомнений, сложившейся вне воли исполнителя, и за которую исполнитель не несет личной ответственности. Но взять человека и убить его за то, что раньше никогда не влекло за собой смертной казни, но, более того, за что людей чтили и боготворили, или стрелять в массу людей, отстаивающих права, которые в течение столетий считались самыми священными гарантиями народной свободы, – это – отступление от установленного порядка, требующие стальных нервов и фанатических убеждений! И, действительно, подобное явление не может войти в обиход нового общественного строя, пока общественное сознание не станет считать преступным то, чем раньше восхищалось.