Социализм для джентльменов

Наша капиталистическая мораль диаметрально противоположна. Она не только не считает труд долгом чести, но признает его лишь позорной необходимостью, которой каждый в праве избегать, по мере возможности, во имя идеала счастливой и почетной жизни, свободной от всяких обязанностей и обставленной всевозможной роскошью. На языке такой морали успехом называется успех в достижении таких условий, а неуспехом – трудовая жизнь. Этот нелепый взгляд делается возможным благодаря тому, что труд настолько производителен, что трудящийся может не только выплатить долг своих младенческих лет, покрыть издержки рабочего периода своей жизни и позаботиться о своей старости, но также поддержать непроизводительное существование других людей. Если девять человек работают, то они могут позволить десятому жить возмутительно праздно и расточительно. Чем беднее будут жить эти девять, тем богаче будет десятый. Все рабские системы основаны на этом начале и имеют целью принудить девять десятых населения поддерживать «высшую десятую», производя возможно больше и позволяя лишать себя всего, что они производят сверх минимума, необходимого для поддержания их собственного существования.

Достаточно сформулировать сущность морали капитализма и социализма, чтобы стало ясным, что переход от одного к другому может быть только революционным. Капитализм допускает такой значительный внешний прогресс, что поверхностным мыслителям очень легко убедить себя в том, что этот прогресс в конце концов приведет к социализму; в действительности – к социализму нельзя притти без революционного переворота. Рабство, как система, постоянно совершенствуется. В начальной стадии оно непосильной работой доводит рабов до преждевременной смерти. Затем оно убеждается, что при дурном обращении рабы (если только они не так многочисленны, что могут быть дешево заменяемы другими) производят для своих господ меньше благ, чем при хорошем. Этому соответствует значительный гуманитарный прогресс. Позднее, когда конкуренция совершенствует способы эксплуатации, оказывается невыгодным прикрепление раба к одному господину. Господин желает получить возможность избавляться от раба на время, когда он ему не нужен, и снова ставить его на работу в периоды промышленного оживления; он не желает нести ответственности за раба старого или потерявшего трудоспособность. Немедленно горячая любовь к свободе охватывает капиталистическое государство; и благодаря агитации, освященной самыми возвышенными гимнами поэзии и самым великолепным красноречием риторики, раб получает свободу наниматься к тому, кто в нем нуждается, умирать с голоду, когда он никому не нужен, гибнуть в рабочих домах и слышать, что во всем этом виноват он один. Когда наконец начинает выясняться, что такое торжество прогресса является лишь регрессом, прогрессивные реформаторы снова принимаются за работу, чтобы смягчить его худшие последствия при помощи фабричного законодательства, пенсий, страхования от безработицы, камер заработной платы, примирительных камер и т. п., производящих впечатление «века прогресса». Но и этот «прогресс» допускается лишь постольку, поскольку он увеличивает производительность рабочих – рабов и соответственно богатства их господ – эксплуататоров.

Дальнейшее сравнение обеих моралей показывает, что в то время, как социалистическая мораль может быть открыто провозглашаема, капиталистическая мораль настолько спорна, что пришлось прибегнуть к всевозможным ухищрениям, чтобы, скрыв ее истинную природу, примирить с ней рабочих. Она никогда не была терпима общественным мнением, как разумная система. Хотя она и была изложена с полной откровенностью целым рядом талантливых политико-экономов и профессоров юриспруденции и оправдана в целом, как наилучшая система, на какую только способна человеческая природа, единственным результатом было то, что «политическая экономия», как называют это изложение, стала ненавистна. Капиталистическая система сохранилась не благодаря достоинствам своим (как экономической системы), а благодаря систематическому прославлению и обоготворению богатых и опорочению и принижению бедных. Однако, она дает каждому бедняку один шанс из миллиона, или около того, сделаться богатым (как сказал Наполеон: карьера открыта для талантов, и каждый солдат имеет фельдмаршальский жезл в своем ранце), и никто не обрекается ею на полное отчаяние. В Англии в особенности, где существует система первородства и младшие сыновья, привыкшие к образу жизни, превышающему их доходы, оказываются в состоянии хронического безденежья и доходят до полной нищеты, сознание принадлежности к привилегированному классу может быть найдено во всех слоях общества; а докер, который не относится к себе и своей работе с должным уважением, вряд ли обладает чувством собственного достоинства в достаточной степени, чтобы быть полезным рекрутом революции.